Олег Будницкий - «Права человека и империи» - В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг.

Сердечный привет Марье Алексеевне и Вам.

Ваш М. Алданов

Автограф. HIA.2-11.

М.А. Алданов — В.А. Маклакову {110}, 14 сентября 1935

14. IX.35

Дорогой Василий Алексеевич.

К сожалению, я не все разобрал в Вашем письме. Но главное разобрал. Искренно Вам благодарен. Если разрешите, при встрече попрошу у Вас уточнения Вашей поправки. Мне казалось, что Вы и самый эпизод с Карабчевским {111}рассказали нам для характеристики его отношения к делу защиты и к роли адвоката?

Шлю Вам самый искренний привет. Еще раз очень благодарю.

Глубоко уважающий Вас М. Алданов

Автограф. HIA.2-11.

М.А. Алданов — B.A. Маклакову, 2 мая 1937

11 rue Gudin, XVI 2 мая 1937

Дорогой Василий Алексеевич.

Я сейчас пишу для «Сегодня» статью о Ваших воспоминаниях {112}. Пожалуйста, сообщите мне, можно ли упомянуть в ней о Вашем рассказе, — как Вы беседовали в 1917 году с генералом Алексеевым {113}. Помнится, он признал невозможным сотрудничество с Романовыми (с кем именно?), ссылаясь на то, что «лучше их знает», чем Вы, и предпочитает работать с общественностью; а Вы ответили, что общественность Вы лучше знаете и боитесь, что и с ней будет трудно. Так?

Разумеется, если Вы найдете, что печатать это неудобно, то я ни одним словом об этом и не упомяну {114}. В противном же случае, пожалуйста, напишите мне, верно ли я излагаю эту интереснейшую беседу, и когда именно, где и по какому в точности поводу она происходила. Заранее искренно Вас благодарю и прошу простить, что отнимаю у Вас время.

У меня почерк не намного лучше Вашего, и я теперь все письма пишу на машинке, — не удивляйтесь. Шлю Вам сердечный привет.

Глубоко уважающий Вас М. Ландау-Алданов

Машинопись. Подлинник. HIA.2-11.

B.A. Маклаков — M.A. Алданову, 22 мая 1937

Париж, 22 Мая 1937 г.

Дорогой Марк Александрович,

Боюсь, что у Пти {115}разговаривать неудобно; а мне хотелось Вам кое-что высказать. Не по первой части, здесь я поневоле безмолвствую. Если бы я соглашался, я бы уподобился Грузенбергу {116}, если бы я стал спорить, я бы вспомнил изречение Лярошефуко {117}[так!]: «le refus des louanges est le désir d'être loué deux fois» {118}. Но по второй части мне хочется кое-что уяснить. Конечно, не для печати, а для Вас самих, во-первых; во-вторых, отчасти, и для меня самого, ибо если «мысль изреченная есть ложь» {119}, то мысль невысказанная есть ровно ничего; а в-третьих, то, что я Вам скажу, может быть, для Вас будет интересно, если Вы когда-нибудь будете писать мой настоящий некролог.

Вы предполагаете, что я переменился, и интересуетесь знать, до какой степени. За это предположение говорит и видимость, и, если позволите сказать, общее мнение. Но я по совести думаю, что это ошибка и что Вы были гораздо ближе к истине, когда в первой половине обмолвились фразой «да и принадлежал ли он к левому лагерю». Я всегда сознавал необходимость обоих принципов, которые составляют государственную антиномию, и которые для краткости обозначу Вашими терминами «права человека и империи». Они противоречивы, но оба необходимы. Мы все достаточно видели, к чему приводит империя, которая пренебрегает правами человека; таков был наш старый режим, теперь фашизмы разного рода. Но я отлично понимал, и очень давно, к чему приводят одни права человека; я был близок к толстовцам, а студентом целое лето к анархисту Реклю {120}. Я инстинктом понимал, в чем они не правы. Освободительное Движение, I-ая Дума, 17-ый год — это все примеры того, что делают права человека, если они забудут об империи. Но нет спасительной формулы к примирению обоих начал; нет универсального компромисса; грань между обоими принципами постоянно передвигается как в зависимости от внешней обстановки (мир, опасность, войны, война), так и от степени общественной культуры, потому что можно иметь далекие идеалы, но вопрос о том, что нужно и почему нужно сейчас, решается не благородством наших идей, а грубыми фактами жизни. Тут политические деятели поневоле уподобляются докторам.

А отсюда и вопрос тактики. Если все дело в степени культуры в широком смысле этого слова, то она достигается только медленным воспитанием, известными навыками, а не насилиями и приказами. Тут еще больше нужно знать, что возможно, а не только то, что нужно и что желательно. Вы, который знаете французских ораторов, может быть, припомните пассаж Гамбетты {121}об оппортунизме, не помню, в какой речи, который кончается словами: «Vous pouvez tant que vous voules appliquer à cette politique une épithète malsonnante et même initelligible, je vous dirai que je n'en connais pas d'autre: car c'est la politique de la raison, j'ajouterai même la politique du succès» {122}.