Георгий Бердников - Том 7. Литература второй половины XIX в.

Легенда о святом Юлиане превращается под пером Флобера, виртуозно воссоздающего приметы мировоззрения и мировосприятия средневекового человека, в анализ психологии христианского аскета, которая привлекала писателя и в процессе работы над «Искушением». Причем Флобера занимает не столько греховная страсть Юлиана к охоте, сколько искупление вины, его нравственное и духовное перерождение и освобождение. Воспроизводя житийный стиль и манеру повествования, Флобер предельно лаконичен в выборе изобразительных средств и подчеркнуто прост в обрисовке психологии своих героев: никаких деталей, нюансов, решительный отказ от выявления скрытых причин и мотивов поступков. При этом в отношении к материалу Флобер совершенно серьезен, он не только не отстраняется от него, как это позже будет у Анатоля Франса, с легкой иронией перелагающего наивные легенды, но как будто полностью сливается с ним.

В «Иродиаде», наоборот, Флобер стремится проникнуть в тайные и истинные мотивы поступков героев, ищет те историко — социальные причины, которые привели к гибели Иоанна Крестителя, отказываясь воспринимать ее как случайность.

В центре флоберовского триптиха стоит «Простая душа». История деревенской девушки, лишенной простого человеческого счастья, знавшей в своей жизни только работу и беззаветно преданной своим господам, вызвала у современников Флобера самые разноречивые оценки. Эдмон Гонкур увидел в ней развитие натуралистических тенденций и сравнивал со своей «Жермини Ласерте»; некоторые критики усматривали в повести новый стиль, который связывали с воздействием Тургенева. Самому Тургеневу, неизменно высоко ценившему все, что писал Флобер, и переведшему «Легенду» и «Иродиаду», «Простая душа» казалась наименее удавшейся из трех повестей. Многие читатели и критики были поражены «чувствительностью» Флобера и связывали повесть с личными горестями писателя.

Сам Флобер объясняет замысел повести так: «Я начал „Простую душу“ исключительно для нее (Жорж Санд), только чтобы понравиться ей». Повесть — своеобразное продолжение давнишних эпистолярных споров писателей о том, каким должен быть герой литературного произведения, в частности герой из народа. Жорж Санд порицала излишний, как ей казалось, пессимизм и скептицизм писателя, рисующего человека в столь мрачных тонах. Флобер, не принимавший восторженного оптимизма Жорж Санд, полагал, что, создавая образ простой женщины без пороков и губительных страстей, выполнил давнишние и настоятельные советы своего друга. Но образ Фелисите, как и повесть в целом, имеют мало общего с концепцией Жорж Санд. В «Простой душе» Флобер остался верен себе и создал беспощадную по своей правдивости историю человеческой жизни. Рисуя жизнь трагическую в своей нелепости, Флобер чужд какой бы то ни было сентиментальности. Используя предельно лаконичные изобразительные средства, стремясь к точности языка и стиля, которая достигается максимальной адекватностью слова и образа, писатель добивается проникновения в глубины человеческого существования. Но при всем трагизме судьба Фелисите одновременно полна и горькой иронии, подобно судьбе других героев Флобера. И, может быть, именно поэтому критики последующих эпох видели в уделе Фелисите своего рода модель нелепости и даже абсурдности человеческого существования.

Именно в «Простой душе» отчетливо обнаруживается своеобразие флоберовской прозы на фоне современной ей французской литературы — ее отличие от творчества поздних романтиков и сторонников Шанфлери с их культом обыденности, натуралистов, приверженцев естественных наук, и парнасцев с их поклонением искусству. В творчестве Флобера многие из этих тенденций присутствуют в том или ином виде, и этим, возможно, объясняется то, что Флобер был близок столь несхожим писателям, как Тургенев и Золя, Леконт де Лиль и Мопассан, а также и то, что многие последующие школы и направления стремились представить Флобера как своего предшественника. В нем хотели видеть предтечу натурализма, из его прозы выводили некоторые тенденции декадентского искусства конца века, а в наши дни многие французские исследователи даже усматривают в произведениях Флобера предвосхищение «нового романа».

Однако творчество Флобера не может быть сведено ни к одной из этих тенденций. Ибо помимо страсти к документу или поклонения форме реалистическое творчество Флобера питается прежде всего яростной ненавистью к миру буржуа и верой в высочайшую миссию искусства, которая помогла ему создать беспощадно правдивый образ своей эпохи.