Автор «Клячи» (1873), произведения полемического, преисполненного пафоса отрицания косности, пассивности, долготерпения, был стихийным материалистом, преодолевавшим власть вековых традиций. В этой связи многозначительно следующее заявление Менделе: «Все кричат, шумят, но из этого крика разве что — нибудь путное выходит!.. Почему? Потому что в мире царствует один закон для всего сущего, равно для всех людей, я имею в виду тот известный закон, что все хотят есть…»
Материалистическое, пусть стихийное и во многом еще наивное, мироощущение, свойственное Менделе Мойхер — Сфориму, определяет характер его реализма. Он оставался просветителем вплоть до 1917 г., не сумев преодолеть иные иллюзии и догмы «Гаскалы». Выступая против диких пережитков средневековья в еврейской местечковой среде, против беспощадного гнета, которому подвергалась беднота, против тех, кто держал в темноте и невежестве массы, кто ратовал за национальную ограниченность и замкнутость, Менделе первым в еврейской литературе так отчетливо и убедительно вскрыл социальную природу и отчасти классовые корни этих явлений. Как художник, пытаясь разобраться в закономерностях хода истории и критически относясь к отжившим национальным традициям, он, однако, не становился на позиции национального нигилизма, подобно иным радикалам тех лет. Именно поэтому ему удалось воссоздать объемную и многокрасочную панораму жизни еврейских народных масс в России в канун широкого наступления капитализма.
Менделе не был просто бытописателем народной жизни. Принципиальное новаторство большого мастера, выделявшее писателя на фоне преисполненной сочувствия к беднякам беллетристики, заключалось в том, что впервые в еврейской литературе художник смотрел на жизнь глазами человека из народа, оценивал мир с его позиций. Дистанция между автором — рассказчиком и персонажами повествования сокращалась до минимума. Это сказалось на всем идейно — образном строе произведений Менделе, нашло свое отражение и в его публицистике. Свободомыслящий герой повести «Заветное колечко» (1888) говорит: «Чувствовать страдания и горе народа… могут лишь те, кто плоть от плоти, кровь от крови народа, кто терзался теми же заботами и мучился теми же болями». В одном из своих писем переводчику его произведений на русский язык Менделе признается, что временами при одном упоминании имени богача он взрывается как вулкан, переполняется чувством горечи и гнева — и тогда его слова звучат как крик протеста: «Спасите, грабят!»
О качественном сдвиге реализма Менделе, преодолевавшего ограниченность просветительского реализма адептов ортодоксальной «Гаскалы», свидетельствует не только «Маленький человечек», но и повесть «Фишка кривой» (1869), посвященная людям «дна». Наступательным духом проникнута пьеса — памфлет «Такса» (1869). В ней срывалась маска с клерикальной клики, господствовавшей с благословения самодержавия в «черте оседлости», разоблачалась коррупция, пустившая глубокие корни в Глупске. Предвосхищая щедринский образ — символ «город Глупов», Менделе в «Таксе» поднимается до большого художественного обобщения — Глупск, прототипом которого был Бердичев, становится нарицательным образом.
Опираясь на опыт Гоголя, художник шел от просветительского реализма к реализму критическому. Влияние «Ревизора» обнаруживается в той же «Таксе». В исследовательской литературе о Менделе часто встречаются аналогии с гоголевскими персонажами, с гоголевской критикой пошлости пошлого человека. Убедительна параллель «Менделе — Щедрин». Достаточно сопоставить «Конягу» (1885) великого русского сатирика с «Клячей» Менделе, обнародованной за двенадцать лет до щедринского шедевра. Многозначительная аллегория родилась в творческой фантазии обоих писателей независимо друг от друга. Тем очевиднее типологическая общность этого явления.
Следы поэтики и стилистики литературы предыдущего периода обнаруживаются не только в раннем творчестве Менделе, однако писатель энергично и успешно преодолевал риторику просветителей, их назойливый дидактизм, элементы мелодраматического сентиментализма. Его лучшие прозаические сочинения отличаются четкой логичностью мотивировок, психологической достоверностью. Как и предшественники, он конкретен в описаниях, но, рисуя с предельной точностью, подобно физиологическим очеркам «натуральной школы», мельчайшие подробности досконально ему знакомой еврейской местечковой среды, вскрывая ее специфику, автор «Маленького человечка», «Фишки кривого», «Заветного колечка», «Путешествия Вениамина Третьего» не становится бытописателем. Каждая деталь эстетически осмыслена, служит художественному обобщению, содержательна.
Читать дальше