Георгий Бердников - Том 7. Литература второй половины XIX в.

Ивану и Дмитрию Карамазовым в романе противопоставлен их младший брат Алеша, выросший в монастыре, где его духовным пастырем стал старец Зосима — носитель идеализированного автором утопического учения, гуманного, благородного по своему духу народного православия, чуждого догматизма и изуверства господствующей церкви.

К моменту, когда Достоевский начал работу над «Карамазовыми», в русской литературе наметились новые веяния. Писатели все чаще начинают обращаться к вечным темам и образам, подсказанным размышлением над современностью, но разрабатываемым в формах легенды, аллегории, народного рассказа. Используя традиционно — поэтические мотивы, они придают им широкий и емкий символический смысл. Эта общая тенденция времени в 70–80‑х годах по — разному проявилась у Тургенева, Салтыкова — Щедрина, Гаршина, Л. Толстого, Короленко. В «Карамазовых» также реальная действительность выступает в сложном сплаве с исторической и философской символикой, обрамлена фантастическими элементами, насыщена многочисленными ассоциациями, ведущими к средневековым житиям и мистериям, русскому духовному стиху, классическим ситуациям и образам литературы различных веков и народов от Эсхила, Данте и Шекспира до Шиллера, Бальзака, Гюго. Писатель создает в романе как бы своеобразную, философско — символическую «надстройку» над бытовыми, фабульными эпизодами. От вопросов «текущей» действительности мысль автора и героев непосредственно переносится к наиболее всеобщим, универсальным проблемам человеческого бытия, общественного и личного, поставленным с захватывающей силой и трагической глубиной.

Индивидуалистическая цивилизация, трагически разобщающая людей и отрывающая их друг от друга, порождает, согласно диагнозу автора, свой, потенциально враждебный человеку, холодный и отвлеченный, формально — логический тип мышления, который является ее необходимым духовным выражением и дополнением. Эту мысль выражает глава «Бунт», где мятеж Ивана приобретает богоборческое звучание. Он способен допустить, что для целей, неизвестных человеку, бог мог обречь людей на лишения и страдания, но Иван не может — даже при допущении будущей гармонии и блаженства за гробом — примириться с мыслью о страданиях детей. Бросая вызов всем религиям и всем философским теодициям со времен Лейбница, герой заявляет, что он отказывается своим земным, «эвклидовским» умом понять мир, где не только взрослые, причастные грехам этого мира, но и невинные дети обречены на социальные унижения, страдания и гибель. Поэтому он почтительно возвращает творцу «билет», дающий человеку право присутствовать на поставленном им земном представлении. Полный отчаянья и потрясающего богоборческого пафоса рассказ Ивана о смерти затравленного собаками по приказу помещика крестьянского мальчика вызывает не только у Ивана, но и у Алеши сознание невозможности примириться с преступлениями против человечности, рождает у последнего мысль о необходимости отмщения за них. На вопрос Ивана, что следует сделать с помещиком, затравившим ребенка, Алеша, отбросив в сторону свои религиозные идеалы, без колебаний отвечает: «Расстрелять!»

В сценах бесед между братьями автор разворачивает сложную картину драматической борьбы идей, раскрывает внутреннюю диалектику, противоречия сталкивающихся и борющихся между собой мировоззрений. И при этом знаменательно, что по — настоящему сильные и меткие аргументы Достоевский и его герои находят там, где они опираются не на отвлеченное умозрение, а на логику реальных фактов, на жизненный опыт народа.

Там, где писатель и его герои в своих философских исканиях, в самой постановке обсуждаемых ими вопросов исходят из переживаний, настроений, жизненной практики человечества, философская мысль в романах Достоевского поднимается на наибольшую высоту. И наоборот, поучениям старца Зосимы, при всей свойственной им возвышенности и красоте, недостает объемности, ощущения стоящего за ними живого человека, а потому они приобретают порою характер художественной стилизации, не лишенной печати назидательности, сухой риторичности и отвлеченности.

К главе «Бунт» примыкает «поэма» Ивана «Великий инквизитор». В ней противопоставляется обрисованный в Евангелии образ Христа и содержание евангельской проповеди позднейшим властям — духовным и светским. При этом Достоевский, скептически относясь к борьбе за политические свободы, противопоставляет ей идеал свободы духовной. И все же «легенда» о Великом инквизиторе, без сомнения, одно из проявлений высшего накала свойственных писателю бунтарских, протестующих настроений. Все известные ему формы политической и церковной власти, начиная с Римской империи и вплоть до своего времени, он рассматривает как родственные друг другу формы насилия над человеческой свободой и совестью. В этом отношении они, по суровому приговору писателя, не отличаются, по существу, от средневековой инквизиции. Гневно осуждая любое проявление насилия над свободой и совестью, автор нераздельно сливает воедино дорогой ему образ Христа с представлением о его близости народу, с мыслью о недопустимости никакого насилия над человеком, как физического, так и духовного, хотя бы оно прикрывалось мнимогуманной и благородной целью.