Николай Сергеев - Гидра. Том 1.Определение фашизма и его признаки.

Владимир Ильич Ленин, по его собственным словам, большую часть своей жизни, каждый день думал о революции и делал всё возможное для её приближения. Тем не менее в январе 1917 года, всего за каких-то 9 месяцев до Октябрьского переворота, выступая с трибуны цюрихского Народного дома с докладом о революции 1905 года, Ленин утверждал о невозможности пролетарской революции в России при жизни его поколения. Несмотря на это, приход к власти в России большевиков в октябре 1917 года советской исторической наукой в течение более чем 70-ти лет преподносился как закономерное и ожидаемое событие. На эту тему советскими марксистами-ленинистами было написано огромное количество теоретических работ и проведено не меньше исторических исследований. Целые научные коллективы советских институтов марксизма-ленинизма десятилетиями вели работу по обоснованию неизбежности переворота и последующей пролетарской диктатуры.

Мне кажется сомнительным объяснять причины сложных политических явлений, значимых исторических событий, тем более масштабных социальных, экономических или политических процессов, какими-то слишком простыми причинами.

Вопреки тем следствиям, которые прямо вытекали из теорий возникновения фашизма, классических фашистов в России так никогда и не появилось в начале XX века. Ни левые эсеры, ни правая часть партии кадетов не смогли создать привлекательную для народных масс идеологию, построить пропагандистский аппарат, а те, кто мог эволюционировать в полноценную национальную монархическую фашистскую партию были в меньшинстве. Черносотенцы не могли стать движущей силой будущих преобразований в созданной 1 сентября 1917 года постановлением Временного правительства Российской республике. Православные националисты-монархисты не смогли бы оказать никакой реальной конкуренции большевикам, эсерам (социал-революционерам), кадетам (конституционным демократам), анархистам и прочим. И это, заметьте, в стране с почти стопроцентным православным верноподданническим населением, где религия и самодержавие были тем стержнем, который скреплял не только государство, но и всё общество сверху донизу, от русских дворян, до простых крестьян в отдалённых губерниях. В стране, где великорусский национализм и панславизм входили в фундамент идеологии огромной империи, именно той идеологии, которая была одной из главных причин вступления Российской империи в Первую мировую войну.

Владимир Ильич Ленин, сравнивая в 1922 году итальянских фашистов с русскими черносотенцами, отмечал полную бесперспективность национал-монархистов, по причине непопулярности в русском обществе монархической идеи в последние два тяжёлых для страны военных года. Страна сразу после начала мировой войны стала стремительно меняться, но православные национал-монархисты не хотели в это поверить.

Не смог в России ничего добиться даже русский национал-социализм, гораздо более развитый, чем православный национал-монархизм и представленный гораздо более авторитетной политической силой, в частности, соответствующей фракцией в партии эсеров, входящей в состав Временного правительства, Временного совета (предпарламент Российской республики), имевших огромное влияние в Советах рабочих и солдатских депутатов (до их большевизации). А в немецкой политике, наоборот, после войны и в годы существования Веймарской республики, национал-социалистическое направление, при всей его начальной неразвитости, буквально за одно десятилетие превратилось из маргинального в политический тренд.

В России, как и в Германии, были сильны авторитарные традиции, высокая религиозность населения. Культовое сознание для православного русского человека, подданного самой деспотичной европейской монархии, было более естественно, чем для просвещённого европейца. В России, точно так же, как в Германии, разразился, порождённый Первой мировой войной экономический кризис и наступило разочарование населения в правящей элите. Таким образом, в России и в Германии были одни и те же социальные и экономические проблемы, которые привели к совершенно разным последствиям, хотя в чём-то очень похожим.

Некоторые направления исследований фашизма страдают хроническими пороками методологии, когда исключается альтернативный взгляд на предмет исследования в рамках других научных дисциплин. Происходит осознанный отказ от других методов фактологического обеспечения исследований, получения и анализа статистических данных. Исключение каких-либо факторов или ловкое манипулирование цифрами статистики вроде бы доказывают точку зрения исследователя, но не дают общей картины и не объясняют то, что остаётся за рамками научной работы.