Николай Сергеев - Гидра. Том 1.Определение фашизма и его признаки.

Весь комплекс идеологических штампов, составляющих образ советского «человека будущего», точно соответствовал стратегическим задачам партии, конечной целью которых была власть как таковая, а также сопутствующий власти набор разнообразных благ и привилегий. Коммунистические идеологи планировали в будущем полностью регламентировать разнообразными правилами поведение этого нового советского человека и его взаимодействия с другими такими же субъектами, они надеялись контролировать любые экономические, социальные, включая отношения в семье и быту, на работе между коллегами и прочее.

Советская идеология, будучи образцом классической фашистской, иррациональной в своей основе, была крайне противоречива, вызывая амбивалентность в мышлении советского человека. В ней одновременно присутствовали взаимоисключающие ценности: идеализма и материализма, патернализма и коллективизма, социального равенства и традиционной для советского общества меритократии, по своей сути социальной и политической иерархии, основанной на заслугах перед советской властью и коммунистической партией и тому подобное. В человеке чувство социального оптимизма, подогреваемое страшилками из жизни простых людей в странах капитализма, входило в противоречие с ощущением полной бесперспективности в реальной советской жизни. Искреннее признание важности надэтнической солидарности советских людей и одновременное понимание серьёзных принципиально неустранимых социокультурных различий народов СССР, порождало уродливый вариант советского «интернационального национализма». Советский национализм был не этнического, ни гражданского, а совершенно странного типа, который в массовом сознании благополучно сосуществовал с интернациональной солидарностью. Это было повсеместно, во всех республиках СССР.

Для русского человека азербайджанец, работающий на заводе и торгующий на рынке, воспринимались по-разному. При этом продавец с типично славянской внешностью, продающий на рынке азербайджанские мандарины, как правило, не вызывал ненависти у русского человека. И дело было не всегда в социальном статусе, профессии или роде занятий. Часто отношение советского человека к другим национальностям складывалось ситуативно и неоднократно менялось. Вот такой он был странный советский национализм.

В ранний дофашистский период в СССР (1917-1922), заявления о полном уничтожении частной собственности, упразднении семьи, названной Карлом Марксом элементарной ячейкой любого общества, рассуждения об обязательности и полезности труда, об абсолютном коллективизме и обобществлении средств производства, после 1929 года стали прямо противоречить лозунгам об улучшении бытовых условий, здоровой и крепкой советской семье, полном освобождении человека труда от капиталистического рабства и невиданной ранее в истории личной свободе советского гражданина.

После 1929 года советская идеология, будучи уже изначально тоталитарной, окончательно оформилась в качестве фашистской, с присущими таким идеологиям культами исключительности, государства, силы, войны и подобными. С 1930 года и до начала хрущёвской оттепели никто не говорил о революционном изменении общественных отношений, способов производства и присвоении результатов труда. Уже не было речи об изменении традиционных родственных связей, отношений в семье и ликвидации института брака, ломки привычных взаимоотношений на работе и между соседями, о полной отмене денег и частной собственности. Никто из советских идеологов и пропагандистов не упоминал новые отношения между государством и гражданином, о которых в начале своего правления говорили большевики, не утверждал о скорой ликвидации капиталистических экономических отношений и отмене денег.

В СССР было создано мощное государство вполне определённого типа— фашистское тоталитарное государство, в основе которого государственный монополистический капитализм с самой жестокой эксплуатацией труда и исключительно несправедливым распределением прибыли. Государственная идеология в Советском Союзе не могла быть иной, отличной от фашистской, так как не существовало в то время других примеров, других способов управления подобным государством.

Понятные любому базовые ценности — свобода, справедливость, порядок, безопасность, мудрость, храбрость, правдивость, доверие, сострадание и прочие, отстранялись советской пропагандой на второй план новыми понятиями — «честный труд» (разве труд может быть нечестным, если это труд, а не преступление?), «классовая борьба», «диктатура пролетариата», «политическая целесообразность», «политическая сознательность» и прочие, которыми легко манипулировать в любом удобном контексте и в любой момент. Как говорил профессор Преображенский, персонаж романа Булгакова «Собачье сердце», о контрреволюции: « Кстати, вот ещё слово, которое я совершенно не выношу. Абсолютно неизвестно — что под ним скрывается? Чёрт его знает! ». Сегодня «политическая целесообразность» означает одно, а завтра нечто совсем иное, а то и вовсе прямо противоположное. Ещё вчера «политическая сознательность» означало публично называть Остазию врагом, а Океанию союзником, а сегодня – наоборот.