Сигурд Шмидт - «Феномен Фоменко» в контексте изучения современного общественного исторического сознания

Но это все скорее сферы социологии, психологии, философии, наконец, футурологии. И как профессиональный историк ограничусь тем, что обычно для поля зрения историка или находится на стыке исторических и других наук, понимая, что это может рассматриваться лишь как предварительный материал для обобщающих суждений культурно-социологического плана. Да и суждения эти будут более уместны тогда, когда можно уже будет определить, насколько заметным и длительным оказалось воздействие «фоменковщины» на общественное сознание и прежде всего историознание.

В конце XX в. во всех странах цивилизации, в основе которой лежит симбиоз культур средиземноморской античности и христианства (в европейских странах и в большей части Америки), наблюдается совмещение слепого преклонения перед знанием, достигнутым как бы автоматически (т. е. с помощью сложнейшей технологии без видимого воздействия человека), и в то же время возрождения веры в ясновидцев, астрологов, знахарей, привидения.

Обнаруживается также склонность к отрицанию казавшихся привычными представлений, и, конечно же, более доступных общественности историко-культурных понятий (как широкого плана, так и о конкретных явлениях и памятниках истории и культуры). Совмещается возрастающая уверенность в едва ли не безграничных возможностях новых научных открытий с ощущением особой привлекательности отказа от ранее принятого, опрокидывания авторитетов, даже осмеяния кажущихся теперь старомодными взглядов в сферах культуры и политики. Это отмечают и психологи, и социологи.

Они же констатируют, что при демонстративном подчеркивании самостоятельности суждений, становится все более массовым доверие к вкусам и оценкам, навязываемым ловкой пропагандой (на уровнях не только общественно-политического сознания, но и бытового обихода). Особенно возбуждающе действует телевизионная реклама, когда зависимость человека от телевидения стала едва ли не всеобщей и наше время характеризуют как видеократию.

В первой половине XX в. виднейшие европейские философы размышляли о том, как отражается в общественном сознании и поведении распространение взамен широкого так называемого университетского образования специализированного, «мозаичного». Знаменитый испанский мыслитель X. Ортега-и-Гассет, доказывая, что уже в цивилизации XIX в. «возникли ростки варварства и одичания», что, когда «людям науки» несть числа, людей «просвещенных» намного меньше, чем, например, в 1750 г. И «с каждым новым поколением, сужая поле деятельности, ученые теряют связь с остальной наукой, с целостным истолкованием мира — единственным, что достойно называться наукой, культурой, европейской цивилизацией». Эти наблюдения замечательного философа имеют прямое отношение к нашей теме.

Специализация, полагает он, возникла тогда, когда образованным человеком называли «энциклопедиста». Но постепенно «специализация вытесняла в людях науки целостную культуру». К концу XIX в. преобладал в науке «человек, который из всей совокупности знаний, необходимых, чтобы подняться выше среднего уровня, знает одну-единственную дисциплину и даже в этих пределах — лишь ту малую долю, в которой подвизается», и при этом «кичится», именуя «тягу к совокупному знанию» дилетантизмом. Современная наука, продолжает он, «благоприятствует интеллектуальной посредственности и способствует ее успехам». Это «создало крайне диковинную касту» специалистов, которые «хорошо» знают «свой мизерный клочок мироздания и полностью несведущи в остальном». Это «новая порода», ибо «прежде люди попросту делились на сведущих и невежественных — более или менее сведущих и более или менее невежественных». Но специалиста нельзя причислить ни к тем, ни к другим. Нельзя считать его знающим, поскольку вне своей специальности он полный невежда; нельзя счесть и невеждой, поскольку он «человек науки» и свою порцию мироздания знает назубок. Приходится признать его «сведущим невеждой» и такой «господин к любому делу, в котором он не смыслит, подойдет не как невежда, но с дерзкой самонадеянностью человека, знающего себе цену»; и свое невежество он «выкажет… веско, самоуверенно… ни во что не ставя специалистов». «Неумение «слушать» и считаться с авторитетом, у этих узких профессионалов достигает апогея», и сознание его «остается и примитивным и массовым» [61] Ортега-и-Гассет X. Восстание масс // Избранные труды. М., 1997. С. 108–109. .

В то же время не ослабевает тяга внешнего приобщения к реалиям прошлого, точнее к тому, что кажется исторической реалией. Этим обусловлен интерес к так называемым костюмным фильмам и телепостановкам, к использованию напоминаний об истории в рекламных целях, в наименованиях (товаров, общественных объединений и зрелищ, способов поощрения и т. п.). При этом степень действительного соответствия этим историческим реалиям все более уменьшается при массовом производстве и при расчете на массового, а, следовательно, не слишком культурного (не говоря уже о специальной подготовке) потребителя: специфические (индивидуальные) особенности подменяет стереотип, подлинное — подобным или вовсе домыслом. Соответственно падает требовательность к соблюдению исторической точности в произведениях искусства и литературы исторической тематики — даже у профессиональных критиков, акцентирующих внимание (и оценки!) на уровне художественного воплощения замысла.