Эдвард Радзинский - Тираны России и СССР [Распутин. Жизнь и смерть + Сталин. Жизнь и смерть]

Ленин согласился — он умел обуздывать порывы. Он решил сначала подготовить новое наступление и лишь тогда отослать письмо.

Но Сталин в курсе всего, что делается в ленинском доме.

Мария Ульянова: «Раз утром Сталин вызвал меня в кабинет, он имел расстроенный и огорченный вид. „Я сегодня всю ночь не спал, — сказал он мне, — за кого же Ильич меня считает, как он ко мне относится, как к изменнику какому-то, я же всей душой его люблю. Скажите ему это как-нибудь“».

Да, он решил в последний раз притвориться Кобой.

Но важнейший урок из происшедшего он усвоил: Троцкий и Каменев так ненавидят друг друга и так боятся возвышения друг друга, что оба оставят его Генсеком. Даже вопреки воле Ленина.

Ленин жил в Кремле — он должен был уехать в Горки, но обильный снегопад завалил дорогу. Однако он не терял времени. Едва оправившись от приступов, Вождь продолжил сражение.

С конца декабря он тайно диктует «Письмо к съезду», которое войдет в историю как завещание Ленина. Ильич поставил условие: письмо должно быть прочтено только тому съезду, который состоится после его смерти.

В этом письме Ленин дал характеристики всем ближайшим соратникам — и у каждого отметил весьма существенные недостатки.

Наконец он перешел к Сталину. Его характеристику Вождь связал с… Троцким: «Отношения между Сталиным и Троцким составляют большую половину опасности того раскола, который был бы избегнут… увеличением числа членов ЦК… Сталин, сделавшись Генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, Троцкий… он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и… хвастающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела».

Так он ударил по двум нелюбимым людям.

Документ переписывается секретарем. Черновики сжигаются. Копии укладываются в конверты с надписью «Строго секретно» и отправляются Крупской. Она должна их вскрыть только после смерти Ленина.

Но одна копия, за сургучными печатями, остается в секретариате.

Почему помешанный на секретности Вождь вдруг стал таким наивным? Как он мог поверить, что переданная в его секретариат копия останется неизвестной его соратникам? Неужели он не знал, что слуги не выполняют приказов бывших господ?

И Фотиева тотчас позаботилась: в Партархиве осталось ее письмо Каменеву: «Товарищу Сталину в субботу 23 декабря было передано письмо В. И. к съезду… Между тем уже после передачи выяснилось, что воля В. И. была в том, чтобы письмо хранилось строго секретно в архиве и могло быть распечатано только В. И. или Крупской… Я прошу товарищей, которым стало известно это письмо… смотреть на него как на запись мнения В. И., которое никто не должен знать».

На письме Фотиевой пометы: «Читал Сталин. Только Троцкому». Троцкий: «О письме В. И., естественно, никому не рассказывал».

Итак, «случайно» не поняв Ленина, Фотиева тут же передает письмо Сталину, а тот… Троцкому.

Потом (как мы узнаем) Фотиева ознакомит с письмом Каменева и Зиновьева. И скорее всего — с согласия Сталина.

Почему? Там содержатся их весьма нелестные характеристики, что делает всех крайне заинтересованными в том, чтобы о письме никто не узнал. Так Сталин обеспечил себе союзников в сокрытии письма.

Но в начале января 1923 года неутомимый Ленин добавил новый текст: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и общении между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности Генсека. Поэтому я предлагаю способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который… отличался бы от Сталина только одним перевесом: был бы более терпим, более лоялен, более вежлив, более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.».

На этом Ленин не останавливается. Он начинает писать серию статей, одна из которых — резкая критика Рабкрина, бывшего наркомата Сталина. Ленин умеет бороться…

Но Сталин, видимо, тотчас обо всем узнал, и в феврале доктор объявил Ленину, что ему «категорически запрещены газеты, свидания и политическая информация»… «В этом запрете Ленин увидел уже не медицинскую рекомендацию, — вспоминала после смерти Сталина сразу осмелевшая Фотиева. — И Владимиру Ильичу стало хуже. Его расстроили до такой степени, что у него дрожали губы… по-видимому, у В. И. создалось впечатление, что не врачи дают указание ЦК, а ЦК дает инструкции врачам».