Кэтрин Мерридейл - Ленин в поезде. Путешествие, которое изменило мир

Представители другого фланга русской интеллигенции, уцелевшие остатки левого антимонархического подполья, ежедневно собирались в квартире Матвея Скобелева, у которого по возвращении из Сибири остановился Церетели. Из членов Исполкома пригласили совсем немногих. Суханов (которого Церетели считал “сухим, холодным и желчным”) не относился к числу этих избранных, и уж конечно, здесь не было ни одного большевика. Небольшая группа, в основном состоявшая из меньшевиков и вскоре прозванная “звездной палатой”, к концу марта стала контролировать Исполком 11Она задавала повестку дня, выдвинула ряд броских лозунгов, но по мере того как огонь революции стихал, Исполком ни в коем случае не хотел позволить буржуазному правительству остаться в стороне от процесса управления. Скованные страхом перед возможными неверными решениями о выборе дальнейшего пути, члены “звездной палаты”, по сути, зависели от доброй воли таких людей, как князь Львов.

Насущные вопросы, как и можно было ожидать, были те же, что до февральских дней, однако царя, на которого можно было бы свалить вину за происходящее, больше не было. Война (или, лучше сказать, вопрос о мире) оставалась главным источником раздоров. Изданный Советом манифест “К народам мира” был великолепен и наделал много шума, однако он никак не решил проблему. Хотя группа Церетели теперь выступала единым фронтом, остаток Исполкома был по-прежнему погружен в разногласия – шла ли речь о продолжении вооруженной борьбы, братании, военной промышленности или деталях предстоящей весенней кампании. Эти бесконечные споры перечеркивали все попытки объединения. И пока Совет пытался договориться с собственной революционной совестью, Временное правительство в своей новой резиденции, Мариинском дворце, обсуждало те же проблемы, хотя и с несколько иной точки зрения.

Поскольку империя находилась на грани распада, министры Временного правительства решили сосредоточиться на вопросе о территориальных приобретениях. 23 марта / 5 апреля, в тот самый день, когда в Петрограде проходили торжественные похороны жертв революции, правительственная газета “Речь” опубликовала интервью Милюкова, приуроченное к заявлению американского президента Вудро Вильсона о вступлении США в войну.

Министр иностранных дел воспользовался этой возможностью, чтобы вновь заявить о своей решимости соблюдать все международные договоренности России. В действительности он имел в виду (хотя и не решился прямо произнести это), что Россия, если она желает и дальше считаться мировой державой со всеми вытекающими отсюда обязательствами, неизбежно должна аннексировать ряд чужих территорий. Милюков говорил о “союзе, который объединил бы украинское население австрийских провинций с населением нашей собственной Украины” – формула, маскировавшая намерение России аннексировать австро-венгерскую Галицию. Но главным призом, конечно, считался жирный кусок Турции. Предстоящую аннексию Константинополя Милюков оправдывал тем, что “турецкая нация, несмотря на пятисотлетнее господство, так и не смогла пустить там глубокие корни”. Турки, вероятно, были бы шокированы тем, что захват проливов Босфор и Дарданеллы Милюков считал чуть ли не домашним делом России, мерой по “защите врат российского дома”.

Милюков никогда не сомневался в своей правоте, когда речь заходила о Турции, и в интервью “Речи” он не пытался скрыть свое нетерпеливое раздражение резолюциями Совета. “Мир без аннексий, – говорил он, – есть не что иное, как формула немцев, которые стремятся выдать ее за интернациональную и социалистическую” 12. Согласно комментарию Бьюкенена, Милюков “категорически отказался, пока он остается министром иностранных дел, говорить с союзниками об изменениях в существующих договорах” 13. На Церетели заявление Милюкова “произвело впечатление вызова, брошенного всей революционной демократии” 14. Однако у Исполкома были связаны руки, так как Милюков (с согласия самого Исполкома) нес полную ответственность за внешнюю политику.

Следующий повод для волнений подал Керенский. Свой отчет о случившемся Бьюкенен составил поздним вечером 8 апреля – в день, когда он вместе со всей англиканской церковью отмечал Пасху. В голове посла все еще крутились детские сказки и пасхальные яйца, и он, вероятно, бессознательно вспоминал Шалтая-Болтая, когда приступил к своему отчету.

Некоторые профсоюзные газеты, – писал Бьюкенен, – опубликовали сегодня заявление министра юстиции [Керенского] о том, что в своем интервью <���…> министр иностранных дел [Милюков] говорил якобы от своего собственного имени, а не от лица правительства. Когда министр юстиции позвонил мне сегодня вечером, я спросил его, почему он опубликовал это заявление. Он ответил, что министр иностранных дел выступил, не посоветовавшись со своими коллегами; кроме того, он, Керенский, полагает весьма бестактным со стороны министра внешних сношений, что тот выступает с заявлением, из-за которого правительство оказывается в довольно затруднительном положении 15.