Кэтрин Мерридейл - Ленин в поезде. Путешествие, которое изменило мир

Я планировала точно повторить расписание и маршрут Ленина. Из Цюриха я должна была выехать 9 апреля, а через восемь дней, преодолев 3200 километров, оказаться в Петербурге. Чтобы уложиться, нужно было спешить; но и Ленин был нетерпелив, а я должна была точно следовать ему. Даже в самых быстрых поездах мне, очевидно, предстояли долгие часы досуга, в течение которых я, как когда-то Ленин, смогу наблюдать смену пейзажей за окном. Сто лет прошло с тех пор, как он проделал этот путь. Аккуратно расставленные игрушечные домики немецких городов, которые Ленин видел тогда, теперь заслонены громадными офисными зданиями и автобанами. Города расползлись далеко за границы прежних своих пригородов. Но самое заметное отличие – полное отсутствие чувства опасности. Когда мой поезд пересекал швейцарско-германскую границу, он даже не остановился, а во времена Ленина эта граница ощеривалась оружием – ведь по ту сторону лежала страна с поистине убийственной репутацией. Мое путешествие было быстрым, гладким и надежным, а тогдашняя поездка Ленина по охваченной войной Европе – трудной и тревожной.

Сегодня Ленин не узнал бы городов и станций, которые он проезжал в 1917 году. Перед отъездом из Цюриха, в ожидании своего поезда, я пошла прогуляться по узкой улочке, на которой когда-то жил Ленин. Спускаясь к озеру, я зашла в несколько кафе, в которых когда-то собирались русские ссыльные. Тогда это был бедный район, а сегодня короткий отрезок пути от квартиры Ленина до библиотеки, где он любил работать, сплошь занят бутиками с устрашающими ценами. Ни рабочих, ни фабрик здесь больше нет. Одна из немногих сохранившихся примет того времени – самый фешенебельный отель города, пышный и дорогой “Бор о Лак”; он почти не изменился с 1915 года, когда здесь водворился Парвус, таинственный посредник, управлявший частью немецких денег Ленина. Столетие спустя хотя бы мечты богатых осуществились сполна.

После таких мыслей приятно было обнаружить выживший каким-то образом мелкий бизнес. Убаюканная покачиванием ультрасовременного немецкого поезда, я совсем забыла о том, что морской путь между Засницем и шведским портом Треллеборг в течение столетий был дорогой контрабандистов. Прежде чем я успела вкатить свой чемодан через металлический порог трапа, все кресла на открытой палубе парома – с прямыми спинками, словно стулья в пресвитерианской церкви, – были уже заняты семьями с детьми и мужчинами с мерцающими ноутбуками. Салон же с пластмассовыми пальмами и голубыми скамьями напоминал скорее Тирану или Бухарест, особенно когда вокруг внезапно поднялся страшный шум.

Громкие проклятия на смеси балканских языков зазвучали уже в Заснице. Несколько мужчин пытались втащить по ступенькам трапа монструозного размера блок немецкого баночного пива на деревянной палете; после поезда я устала, хотелось пить, и я подумала, что громоздкий груз предназначен для одного из баров парома. Но когда через порог салона перевалил десятый и двадцатый такой блок, я догадалась, что своими глазами наблюдаю поток алкогольной контрабанды. Накрытый чехлами и перевязанный веревками товар стеной громоздился вокруг торговцев, которые уселись играть в карты или уткнулись в свои мобильники.

Эти контрабандисты – наследники давней традиции. В течение Первой мировой войны их предшественники переправляли по этому же маршруту контрабандные лекарства, а также тайную корреспонденцию, написанную примитивными секретными чернилами. По иронии истории, сегодняшние магнаты мелкой пивной контрабанды родом из бывших коммунистических стран, в которых частная торговля была запрещена. Потом все резко переменилось, и это отчасти объясняет, почему в последнее время люди в России охладели к Ленину. Да, его превратили в куклу, его мозг подвергся тщательным исследованиям, но по-настоящему его никто не любит; сердце удалено из его забальзамированного трупа. Чернее всего память о нем в тех краях, где советскую власть насаждали силой. В одном из таких регионов, в Западной Украине, Ленина настолько ненавидят, что во время протестов 2014 года были разом снесены десятки памятников Ленину и возникло новое слово – ленинопад.

Одна моя попутчица оказалась родом из Софии. Мы разговорились. Вспоминая времена коммунистов в Болгарии, она сокрушенно прищелкивала языком. Ее достаточно удивлял уже тот факт, что я ничего не везла на продажу. Расскажи я ей про свой интерес к Ленину, она сочла бы меня сумасшедшей. Система, символом которой стал этот мертвец, ассоциируется в таких странах, как Болгария, с коррупцией, нуждой, ложью, злоупотреблениями власти и вызывает отвращение, которое способно отбить охоту интересоваться этой системой даже как мертвой окаменелостью. Но я знала, что когда-то эта окаменелость была живой, и, как все охотники за окаменелостями, мечтала оказаться в прошлом, в том мире, в котором они все еще дышали.