Коллектив авторов: Я дрался в морской пехоте. «Черная смерть» в бою

Какое-то время я была просто солдатом, через какое-то время мне присвоили звание сержанта и потом старшего сержанта. Я командовала отделением разведчиков в морской пехоте. У меня в отделении были люди, которые имели уже детей, все взрослые уже были. Они меня называли кто дочкой, кто как. И несколько было молодых матросов. Я ими командовала, и меня все слушались, но не дай бог кто-нибудь меня заденет другой – они в драку, все заступались за меня. Вот так прошла моя юность.

А.А. Гантимурова.

Первое время мы были, конечно, плохо экипированы – ватник, ватные штаны, потому что уже зима начиналась тогда. Все это было, конечно, мне большое, я как клоун была в этой одежде. Но когда я приходила в медсанбат за чем-нибудь, девчонки там настолько меня любили, что старались дать мне какие-то трусики, что сами сшили, или еще что-то такое, потому что у нас не было в армии ничего тогда для женщин. Было все мужское. Эти рубашки нижние большущие, кальсоны эти – вы представляете, мы носили кальсоны эти. Ватные штаны – тоже были велики. Что-то приходилось обрезать. Выглядели мы, конечно, смешно. Единственное, что зимой у нас еще были белые маскхалаты – это еще с финской. Оружие – сначала мы все ППШ наш очень любили, а потом как-то раз сходили в разведку, другой раз сходили – взяли немецкие, как их, «шмайсеры», что ли? Но они тоже неважные оказались. А наши эти, как их, ППС, они очень часто заедали – патрон криво встанет, и хоть убей. Хоть разбирай. ППШ был для меня тяжеловат, но он надежнее. А потом, как к немцам стали ходить, все стали со «шмайсерами» ходить. Они легче просто. Они тяжелее, чем ППС, но легче, чем ППШ. Летом маскхалатов не было, какие маскхалаты? Их тогда вообще не было. Тельняшки у всех были. Если была разведка боем, то обязательно шли в тельняшках. Кстати, когда была разведка боем, то очень часто набирали пополнение из арестованных, из штрафников. Они приходили, и мы отбирали себе. Пополняли свою разведку так. Когда ходили в разведку боем, все они доставали свои бескозырки, ленты в рот, чтобы она не падала, и тельняшки у всех. Ремни и тельняшки у всех, чтобы видели, что это идут моряки. Немцы ведь боялись моряков. Очень боялись.

Я всегда оставалась все-таки женщиной, или, скорее, девчонкой. Мне жалко было солдат, когда мы их брали в плен. Первого немца я взяла, один на один мы с ним боролись. У меня, кстати, фотография его есть и фотография его невесты. Когда его уже допросили, его отправляли в тыл – а он же не знал, куда, и отдал мне свою фотографию и фотографию своей невесты. Я ему ноги перебила, потому что уже не знала, что с ним делать. Получилось так – он был в ячейке, а когда я перепрыгивала ячейку, он схватил меня за ногу. Я вырывалась, ему неудобно было, я по руке ему автоматом дала. Он выскочил из ячейки, и мы с ним молча боролись – я боялась голосом показать, что я женщина, он бы сразу понял, с кем имеет дело. А самое интересное – надо мной смеялись потом еще полгода: «Ты когда в разведку идешь?» – «А что?» – «Ты смотри, автомат с предохранителя сними». Когда я с этим немцем боролась, у меня автомат был на предохранителе. Я нажимаю на спусковой крючок, а он не стреляет. Все-таки я догадалась, и как-то у меня получилось снять автомат с предохранителя, я выстрелила и прострелила ему ноги. Он упал, ему ничего не оставалось делать. Но самое интересное, что он выскочил из ячейки без автомата. То есть он только силой должен был меня побороть. У него автомата не было, а у меня был. Я ему прострелила ноги, подползли ребята, все помогли сделать. Но все это было как во сне. Как я соображала, как все это делать, – я тогда многого не знала. Притащили мы этого немца, сдали, его допросили, перевязали, и тогда он мне дал свою фотографию и фотографию своей невесты. Сказал при этом, что его уже не будет, но чтобы его невеста знала, что он ей был верен, – и все в таком духе. С нами занимались все время немецким языком – как только свободное время, сразу учились. В основном военный язык – команды и все такое. Когда мы занимались, я не отставала от наших мужчин ни в чем. Потом обучали нас еще саперному делу – сначала с нами ходили саперы, а потом мы ходили уже сами.

Были промахи, потому что мы настолько были молоды, что многого не знали. Как-то раз я заметила, что на нейтральной полосе, ближе к немцам, поблескивает все время стереотруба на солнце. Я, естественно, пришла и доложила. Мне сразу – ты его обнаружила, и ты будешь его брать со своим отделением. У меня тогда уже было свое отделение, и мы подготовились. Следим за ним, было солнце, стереотруба блестит – а он как играется, то в одну сторону, то в другую повернет. Тоже молодой, не соображал. Ночью мы его оглушили, вытащили, притащили в штаб. Мне все говорят: «О, Альбина, очередной орден!» Подначивают меня. Я даже не успела умыться, как меня вызывают в штаб. Мои ребята говорят: «Ну, за очередным!» И я такая довольная в штаб иду. Ворвалась в землянку, доложила, что я такая и сякая. Начальник разведки сидит и говорит: «Кого ты сегодня привела?» Я говорю, что не знаю, я звания не смотрела, документов нет, я все сдала. Нет, он говорит, подумай, кого ты сегодня привела. Оказывается, наши артиллеристы посадили своего наблюдателя, и я его приволокла. Когда уже все рассмеялись, встает этот детина, бросается на меня. Он бы меня убил, честное слово. Они просто посадили наблюдателя, никому не доложили, а тот тоже молодой, играется стереотрубой, туда-сюда. Потом долго про меня анекдоты ходили. Разведка ведь, как правило, рядом со штабом. Идешь, и все спрашивают: «Альбинка, ты кого сегодня приведешь?» Вот такие шутки были. Война есть война, там было все.