Фридрих Шиллер: Достопримечательные события из жизни маршала де Вьейвиля

В исторических сочинениях, повествующих о замечательных временах Франциска I, Генриха II и его трёх сыновей, редко упоминается имя маршала де Вьейвиля. А между тем он принимал весьма близкое участие в самых важных переговорах, и ему надлежит занять почётное место в ряду великих государственных деятелей и полководцев той эпохи. Из всех современных ему историографов один лишь Брантом отдаёт ему должное Из всех современных ему историографов один лишь Брантом отдаёт ему должное… — Имеется в виду книга французского историка Пьера де Бурдея, сеньора де Брантома (1540 – 1614), «Жизнеописание знаменитых людей и великих полководцев как французов, так и иностранцев». , и это свидетельство имеет тем больший вес, что оба они стремились к одной цели, но были приверженцами разных партий.

Вьейвиль не принадлежал к тем сильным натурам, которые мощью своего гения или своих страстей сокрушают великие преграды и какими-либо выдающимися деяниями, существенными для жизни всей страны, принуждают историю говорить о них. Заслуги людей, подобных ему, тем и ценны, что они не хотят привлекать к себе внимание, которого ищут те сильные натуры и более заботятся о том, чтобы жить со всеми в миру, нежели о том, чтобы возбуждать удивление и зависть. Вьейвиль был придворным в высшем и наидостойнейшем смысле этого слова, в коем оно обозначает один из самых трудных и славных видов деятельности в этом мире. Он всегда без колебаний, с неизменной стойкостью был предан трону, хотя трижды видел смену монархов, и он умел так тесно слить понятие королевской власти с личностью властелина, что его верность долгу перед государём была согрета всей теплотой личной привязанности. Прекрасный образ старого французского дворянства и рыцарства воскресает в нём, и он так достойно представляет сословие, к которому принадлежит, что может на миг примирить нас с его злоупотреблениями. Он был благороден, великодушен, бескорыстен до самозабвения, предупредителен ко всем без изъятия, исполнен чувства чести, верен своему слову, постоянен в приязни, скор на помощь друзьям, милостив к врагам, геройски храбр, строг в требовании порядка и при всей широте своих взглядов — грозен и неумолим к нарушителям закона. Он в высокой мере владел искусством уживаться с людьми противоположного склада, не поступаясь при этом своим собственным, угождать честолюбцу, слепо пред ним не преклоняясь, быть приятным тщеславному, отнюдь не подольщаясь к нему. Никогда не приходилось ему, подобно бездушным и безвольным царедворцам, отбрасывать своё личное достоинство ради дружбы государя, но он был так силен духом, что мог с достохвальным самоотречением подчинять свои желания обстоятельствам. Благодаря этому и благодаря неоспоримому уму ему удалось в такое время, когда борьба партий захватила всех, стоять вне партий, не лишаясь круга своего влияния, в столкновении стольких интересов оставаться общим другом, пережить без ущерба для своего личного благополучия троекратную смену государей и унести с собой в могилу ту монаршую благосклонность, которая с самого начала сопутствовала ему. Ибо заслуживает упоминания, что он умер в тот день, когда Екатерина Медичи со своей свитой посетила его в замке Дюресталь, и что, таким образом, после шестидесяти лет верной службы он как бы завершил свою жизнь на руках у своего суверена.

Однако такой характер даёт нам и весьма естественное объяснение того безмолвия, которым он окружён. Все тогдашние историографы принадлежали к какой-либо партии, все были ярыми приверженцами либо старого, либо нового вероучения, и пером их водил живой интерес к их главарям. Такая личность, как маршал де Вьейвиль, холодный рассудок которого был недоступен фанатизму, не представляла для них ничего такого, что они могли бы превозносить или обличать. Он причислял себя к разряду умеренных, которых пытались высмеивать, награждая их кличкой «политиков»; к разряду, которому искони суждено было во времена внутреннего брожения навлекать на себя недовольство обеих сторон стремлением примирить их. При всех междоусобных бурях он неуклонно поддерживал короля, и ни партия Монморанси и Гизов, ни партия Кондё и Колиньи не могла похвалиться тем, что он принадлежит к ней.

Характеры этого рода у Истории не в чести, так как она чаще повествует о том, что осуществляется силой, нежели о том, что предупреждается разумом, и должна настолько сосредоточивать своё внимание на решительных действиях, что лишена возможности охватить прекрасную спокойную вереницу событий целой человеческой жизни. Тем более благодарным материалом они представляются для биографа, который всегда охотнее избирает своим героем Улисса, нежели Ахилла.