Светлана Жарникова - Сборник статей. Выпуск 2

Надо отметить, что собственно тундровый тип растительности в Восточной Европе представлял собой сравнительно узкую полосу, идущую вдоль границы Скандинавского ледникового щита. Но в Центральной Европе тундры занимали, судя но всему, «всю полосу между Скандинавским ледниковым щитом на севере и Альпийским ледником на юге, а в приатлантической части их распространение было еще большим».

Итак, если в период максимальной стадии Валдайского оледенения (20—18 тыс. лет назад) практически почти вся территория Западной Европы, за исключением юго-запада Франции, верхнего течения Дуная и предгорий Восточных Карпат, была занята субарктическими лугами и тундрой с березовым и лиственным редколесьем, то на территории Восточной Европы от верховья Днестра начиналась широкая полоса луговых степей с сосновыми, лиственничными и березовыми лесами, проходящая через бассейн Припяти, Среднее Поднепровье, среднее течение Оки. Расширяясь в направлении с юго-запада на северо-восток, она доходила на северо-западе до Верхнего течения Волги (в районе Ярославля) и среднего течения Вычегды на севере. Весь юго-восток Восточной Европы был в это время занят злаковыми степями, доходившими на северо-востоке до 55° с.ш., в ряде районов существовали леса с участием таких широколиственных пород как дуб и вяз. Таким образом, растительные зоны размещались в субмеридианальном направлении, «резко отличающемся от в основном широтной зональности современного растительного покрова Евразии», что «может рассматриваться как одна из характернейших черт природы Европы в эпоху оледенения».

На большей части европейской территории нашей страны ледника, даже во время максимума Валдайского оледенения, не было. И конечно, при наличии тех природных условий, что существовали тогда, вряд ли население покинуло эти земли.

Даже более того, специалисты считают, что во время пика Валдайского оледенения, в период наибольшего похолодания, отток населения с территорий, граничащих с краем ледника, шел «к югу в горы, к юго-западу на территорию Центрального массива Франции и вдоль Судет и Карпат в сторону Русской равнины», с ее луговыми степями и лесами, а значит и с обилием пищи.“ Однако, следует отметить, что вся территория Прибалтики, Северной Белоруссии, Северо-Запада Смоленской, Ленинградской, Новгородской и значительная часть Тверской обл. были покрыты ледником и заселение их происходит только в конце позднеледниковья, на рубеже палеолита и мезолита. Остается предполагать, что с изменением климата в сторону ухудшения, а затем и с приходом ледника, население, покинувшее эти территории, в значительной части продвинулось к востоку Русской равнины и Предуралью. Археология подтверждает, что „к началу похолодания на территории центра и севера Русской равнины существовали обширные поселения… эти памятники позволяют сделать определенный вывод о значительной заселенности перигляциальной зоны осташковского ледниковья в тот период, когда климат становился все более суровым. Население вело оседлый образ жизни и обеспечивало себя запасами жизненных средств на зиму“. Надо отметить, что в „прочных и долговременных жилищах населения Русской равнины“ той поры встречаются в большом количестве „песты-тёрочники и настоящие зернотёрочные плиты из гранита, кварцита и шокшинского песчанника“. „Авторы «Палеолита СССР» отмечают, что только на Русской равнине эти приспособления для получения муки «обыкновенными способами, похожими на способы, применяемые в земледельческих культурах», встречаются «в таких количествах, начиная с мустьерских индустрий (т.е. не позднее 50 тыс. до н.э.) и проходя красной нитью практически через все разнокультурные и разновременные позднепалеолитические индустрии».

П. П. Ефименко еще в 1958г., говоря о выдающемся памятнике эпохи палеолита – стоянке Костёнки на Дону, писал, что «древнейший культурный горизонт Костенок I…, сохраняющий еще живые черты мустьерской техники, принадлежит «может быть, даже к ранней поре так называемого рис-вюрмского межледниковья. Если это действительно так, тогда верхний горизонт стоянки… может быть отнесен с большой долей вероятности к концу того же межледниковья или ранним этапам вюрма», т.е. к 70—50 тыс. назад. П.П.Ефименко были вскрыты в I слое Костенки остатки большого наземного жилища (длиной 31 м и шириной 8 м, т.е. площадью 248 кв. м.) с восемью очагами и сложной системой отопления. Рядом с жилищем находились зерновые ямы – кладовые. Судя по всему, наполняли эти кладовые именно те злаки, которые составляли луговые злаковые степи, протянувшиеся в эпоху Валдайского (Осташковского) оледенения вплоть до Средней Печоры. Это были ячмень, рожь, овес, пшеница и лен в их диких посевных формах, которые Л.С.Берг называл «растениями длинного светового дня», так как им для нормальной вегетации необходимо не менее 18 часов непрямого солнечного облучения в сутки, обилие влаги в почве и отсутствие перегрева от прямых солнечных лучей. Такие условия южнее 55—56 с.ш. просто отсутствуют. Заметим, что еще академик И. Лепёхин – ученик М.В.Ломоносова в ХVIII веке обнаружил в Канинской тундре дикую посевную рожь и дикий лён, а в 1861 году на сельскохозяйственной выставке в Архангельске были представлены колосья этой дикой канинской ржи, мука и хлеб, выпеченный из нее. Причем отмечалось, что «лопари, кочующие по тундре, ничего ни о ржи, ни о льне не знали и никак их не использовали». Говоря о палеолитическом восточноевропейском протоземледелии, надо отметить, что люди той далекой от нас эпохи были ближе к природе и гораздо наблюдательней, чем изнеженные цивилизацией жители мегаполисов начала ХХI века. И они, конечно, должны были отметить для себя тот факт, что если солома, оставшаяся в поле после сбора зерна по какой-либо причине сгорала, то на следующее лето зерна вырастало больше таких неоднократных наблюдений было достаточно, чтобы вполне осознанно поджигать эту солому и таким образом удобрять почву. Судя по всему, это и есть тот исток, та отправная точка, из которой вырос впоследствии самый настоящий культ соломы. Отсюда и обычай жечь костры из соломы на Святки, Купалу, сжигать соломенное чучело на Масленицу, знаменовавшую собой начало нового земледельческого года, – традиции дошедшие практически до наших дней.