Олег Шинин: Красные против белых. Спецслужбы в Гражданской войне 1917–1922

Сторонники этой концепции утверждали, что захват большевиками власти был случайностью, результатом заговора, а удержание власти и победа в Гажданской войне объяснялись главным образом чрезвычайными мерами и «красным террором». По их мнению, хотя советский тоталитаризм достиг крайней формы при И.В. Сталине, его основа была заложена В.И. Лениным [37] Moore B. Terror and Progress USSR: Some Sources of Change and Stability in the Soviet Dictatorship. Cambridge, 1954; Continuity and Change in Russian and Soviet Thought / Ed. by Simmons E. Harvard University Press, 1955; Schapiro L. The Origins of the Communist Autocracy: Political Opposition in the Soviet State: First Phase, 1917–1922. L., 1955; Schapiro L. The Communist party of the Soviet Union. N.Y., 1960; Fainsod M. How Russia is ruled. Cambridge Harvard University Press, 1963; Brzezinski Z., Huntington S. Political Power, USA / USSR. N.Y., 1965; Inkeles A. Models and Issues in the Analysis of Soviet Society // Survey. 1966. July. P. 3–17 и др. . Сталинизм рассматривался как логическое продолжение революции и ленинской теоретической концепции и политической практики [38] Малышев А. Указ. соч. . Например, американский историк Р. Дэниелс считал, что «большевистская революция отнюдь не должна была случиться, в действительности она была причудливой игрой случая». Он называл революцию «исторической аномалией» [39] Daniels R. Russia. Englewood, 1964. P. 60; Deniels R. Red October. The Bolshevik revolution of 1917. N.Y., 1967. P. 215, 216. .

Господство тоталитарной школы (хотя она не была единой) продолжалось вплоть до конца шестидесятых годов. Существенное обновление историографии, как считает профессор Калифорнийского университета П. Кенез, почти не связано с событиями в Советском Союзе, оно было следствием брожения в западных обществах, прежде всего в США. Доминирующей чертой молодого поколения западных историков было неприятие так называемой тоталитарной концепции, разделяемой главным образом старшим поколением историков, сформировавшимся в 1940–1950-е гг. [40] Кенез П. Западная историография гражданской войны в России // Россия XIX–XX вв. Взгляд зарубежных историков. М., 1996. С. 184.

Историки-ревизионисты предложили отойти от рассмотрения российской истории 1930-х гг. как «революции сверху» и сосредоточиться на ней как «революции снизу». Р. Такер, С. Коэн, М. Левин [41] Tucker R. The Soviet Political Mind. N.Y., 1971; Lewin M. The Disappearance of Planning in the Plan // Slavic Review. 1973. № 32 и др. и другие исследователи акцентировали внимание на том, что понятие «тоталитаризм» является слишком общим для того, чтобы объяснить всю специфику советской истории. В своих работах [42] Rabinowitch A. The Bolsheviks Come to Power. N.Y., W.W. Norton, 1978; Koenker D. Moscow Workers and the 1917 Revolution. Princeton, 1981; Wildman A. The End of the Russian Imperial Army. Princeton, 1980–1987. Vol. 1–2; Smith S. Red Petrograd Revolution in the Factories. 1917–1918. Cambridge, 1983; Smith S.A. Red Petrograd. Cambridge, 1983; Mandel D. The Petrograd and the Soviet Seizure of Power. Palgrave Shol, 1984; Wade R. Red Guards and Worker Militias in the Russian Revolution. Stanford, 1984; Getty A.J. The Origins of the Great Purges: The Soviet Communist Party Reconsidered, 1933–1939. N.Y., 1985; Raleigh D. Revolution on the Volga. Ithaca, 1986; Viola L. Best Sons of the Fatherland: Workers in the vanguard of soviet collectivization. N.Y., 1987; Kuromia H. Stalin's Industrial Revolution: Politics and Workers, 1928–1931. Cambridge, 1990; Koenker D., Rosenberg W. Strikes and revolution in Russia, 1917. Princeton, 1990 и др. историки-ревизионисты отвергали тенденциозный традиционный подход, считая его плодом не исторического анализа, а порожденной «холодной войной» ненависти ко «всему левому» и в особенности к советской системе. Рассматривая революцию, историки-ревизионисты переместили центр внимания от политических лидеров, политики и идеологии к переживаниям, стремлениям и действиям рабочих, солдат и крестьян [43] Эктон Э. Новый взгляд на русскую революцию // Отечественная история. 1997. № 5. С. 69. .

Гражданскую войну почти все из них считали тем событием, которое определило дальнейшее развитие: за время войны большевики привыкли прибегать к террору, к бюрократическим методам, привыкли подавлять оппозицию [44] Кенез П. Указ. соч. С. 186. .

Что касается «основных движущих сил революции» – рабочих и крестьян, то исследователи считают, что после победы большевиков в октябре 1917 г. их правительство почти утратило поддержку рабочего класса, однако это не был полный разрыв между пролетариатом и большевиками [45] Smith S. Red Petrograd: Revolution in the factories, 1917–1918. Cambridge, 1983; Koenker D. Urbanization and Deurbanization in the Russian Revolution and Civil War / Party, State and Society in the Russian Civil War; Rosenberg W. Russian Labor and Bolshevik Power after October // Slavic Review. 1985. P. 213–238; Chase W. Workers, Society and the Soviet State: Labor and Life in Moscow, 1918–1929. Urbana, University of Illinois Press, 1987; Husband W. Revolution in the Factory. N.Y., 1990 и др. . Крестьяне, по утверждению О. Файджеса и некоторых других историков [46] Figes O. Peasant Russia. Civil War. The Volga Countriside in Revolution (1917–1921). N.Y., 1989; Lih L. Bread and Authority in Russia, 1914–1921. University of California Press, 1990 и др. , после революций 1917 г. боялись реставрации старого порядка больше, чем большевиков, поэтому, пока существовало Белое движение и опасность реставрации, их оппозиция новой власти оставалась скрытой. Только после поражения белых крестьяне пошли на ряд антибольшевистских восстаний [47] Кенез П. Указ. соч. С. 189–191. .