Борис Костин - Вперед, сыны Эллады!

Итак, теплая июльская ночь накануне сражения, берег Дриссы, костер, возле которого гродненцы, Кульнев, на которого нахлынули воспоминания о необычном рождении…

– Ваше превосходительство! – воскликнул Ипсиланти. – Да я бы за счастье почитал, если бы мне довелось сражаться за мою Родину, но увы, свобода ее далека, как вот эти звёзды…

– Потерпите, потерпите, князь, – вступил в беседу Ридигер. – Вот свернем шею Бонапарте, а там и султану, глядишь, всыпем и в хвост, и в гриву.

Дружный смех прервал Кульнев.

– Позвольте открыться, князь. Разрази меня, гром, сколь мозги не напрягаю, слабость в познаниях, почерпнутых в Шляхетском корпусе, чувствую. Что я знаю о Греции?.. Слыхивал о некоем «Греческом прожекте» светлейшего князя Потемкина-Таврического, в чествовании их светлости графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского участие имел, сам на штурм дунайских крепостей не единожды ходил, веруя, что за благое дело христианское сражаюсь… А цель-то – она, что мой локоть – близок, да не достанешь. Султан, небось, руки потирает. Изопьет Россия горя немало, но буде даст Господь сохранит мою голову в нынешней кампании, тогда и за народы христианские постоим!

Кульнев не предполагал, что эта ночь, как и наступившее туманное утро, окажутся для него последними и что ему не суждено услышать обстоятельный рассказ полюбившегося ему Ипсиланти.

Во второй половине XV века только Московское государство было способно возвысить голос за православный мир и отстаивать драгоценные святыни. Обвенчавшись с Софией Палеолог, племянницей последнего византийского императора, Великий князь Московский Иван III стал наследником византийских базилевсов не только по вере, но и по родству.

София явилась на Русь в сопровождении множества священников, иконописцев, а ее багаж переполняли рукописи, церковные книги и святые реликвии [1] В их числе знаменитый митрополичий клобук, доставшийся Новгороду. . Подданные Ивана III вскоре почувствовали высокую династическую преемственность, поскольку на прежнем московском гербе, где красовался Георгий Победоносец, появился двуглавый орел.

Соотечественники Ипсиланти обосновались в России еще при царе Михаиле Федоровиче. А началось все с того, когда в августе 1621 года в Москву приехал турецкий посланник, грек Фома Кантакузин. Расчет правителя Османской империи был прост. Султан Осман надеялся склонить русского государя к совместному походу на Польшу и полагал, что православные люди найдут между собой язык.

Престол в Стамбуле в те годы, как известно, частенько переходил от одного владыки к другому, но султан Мурад IV в 1627 году решил воспользоваться услугами Кантакузина, которому помощь толмача была не надобна.

Примечательны слова устного послания Мурада IV, в ближайшем окружении которого было немало христиан: «Хочу государя Михаила Федоровича иметь себе братом, а… святейшего патриарха отцом…»

Породнение не состоялось – неподконтрольные Москве донские казаки вбили клин в намечавшееся сближение, сам Фома Кантакузин пал под ударами сабель своевольных донцев. И все же часть миссии, сокрытую от взора турецких правителей, высокородный грек выполнил успешно: дед Петра Великого даровал греческим семействам, притесняемых султаном, обширные угодья в Черниговской губернии. А уж трудолюбия грекам было не занимать.

В народе недаром говорится – не хлебом единым живет русский человек. Круговерть тяжких потрясений: многовековое татаро-монгольское иго, бесконечные войны и смута отбросили русское просвещение, корнями уходившее в традиции Византии, в беспросветный тупик, из которого, казалось, и выхода никогда не будет. Но нет! Слово Господнее, всесильное, исподволь подтачивало камень невежества, которое лучшие умы России считали едва ли не большей бедой, нежели бедствия стихийные и вражеские нашествия. В середине двадцатых годов XVII века распахнула свои двери Киево-Могилянская духовная академия, получившая название по имени своего основателя, Киево-Печерского архимандрита Петра Могилы. «Дидаскалы» (так в ту пору называли на греческий манер преподавателей) сеяли разумное, доброе, вечное и в стенах академии звучали стихи Гомера, Пиндара на их родном языке. В «Киевской учености», как иногда называли Духовную академию, шли нескончаемые споры вокруг учений Сократа, Платона, Аристотеля и с оттенками восхищения зазвучало слово «театр». Ученики не без успеха лицедействовали в пьесах Софокла, Эврипида, Аристофана, вызывая восторг не только у собратьев по академии, но и у местной знати.