Сергей Михеенков - Жуков. Маршал на белом коне

Брежнев и Микоян сказали, что я игнорирую Хрущёва, как первого секретаря ЦК. В качестве примера они ссылались на два факта.

Первый факт. Лето 1957 г. Хрущёв по приглашению ЦК СЕПГ посетил ГДР. Накануне прибытия Хрущёва в Берлин мне позвонил К. К. Рокоссовский, который проверял боевую готовность советских войск в ГДР. Рокоссовский сказал: “Завтра в Берлин прилетает Хрущёв, а мы вывели войска в поле, учение закончится не раньше как через пару дней. Что нам делать с А. А. Гречко?” Я ответил: “Хрущёв прилетает в Берлин по приглашению ЦК СЕПГ. Вам надлежит проводить начатое учение. Когда оно будет закончено, тогда вы и Гречко представитесь товарищу Хрущёву”. Когда Хрущёв прилетел в Берлин, среди встречающих не оказалось командования группы советских войск и маршала Рокоссовского, не оказалось и почётного караула от наших войск. Второй факт. В то же лето Хрущёв был в Эстонии и собирался проехать на машине в город Ленинград. Из Ленинграда мне позвонил командующий Ленинградским округом генерал Захаров и сказал, что ленинградцы собираются ехать встречать Хрущёва на границе Эстонии и Ленинградской области. Ехать ли и ему с областными руководителями? Я дал указание Захарову встретить Хрущёва в Ленинграде. Генерал Захаров доложил Хрущёву, что я якобы запретил ему встречать его вместе с областным руководством на границе области. Эти два факта, видимо, серьёзно задели самолюбие и всё возрастающее тщеславие Хрущёва. Мне он тогда ничего не сказал, но, видимо, излил свою обиду на меня перед Брежневым и Микояном. Я считал и считаю, что я тогда правильно поступал, так как Уставами Советской Армии не предусмотрена особая встреча Секретаря ЦК КПСС, а перед законом у нас должны быть все равны. Я считал, что возрождать культ личности никто не имеет права и, тем более, культивировать идолопоклонство.

Из партийных и советских работников на Пленуме почти никто не выступал, но зато выступили единым фронтом большинство маршалов, которые при мне занимали должности заместителей министра обороны, и начальник Главного Политического управления Желтов.

Чувствовалось, что они были заранее подготовлены к тому, чтобы всячески принизить и очернить мою деятельность. Особенно в этом направлении старались Малиновский, Соколовский, Ерёменко, Бирюзов, Конев и Горшков. После их выступления сговор был налицо.

Выступавшие сводили дело к тому, что я якобы игнорирую партполитработу в армии, пытаюсь оторвать армию от ЦК и прочее…

Но это, собственно говоря, была дымовая завеса, а истинная цель состояла в том, чтобы немедля избавиться от меня, чтобы я не стоял на дороге тех, кто всеми способами рвался к славе и не хотел делить её с кем-либо другим. Было ясно и то, что по мне решили ударить главным образом руками военных, которые были заранее подготовлены и в своих выступлениях старались наперебой дискредитировать мою деятельность, всячески принижая мои заслуги в годы Великой Отечественной войны, договариваясь при этом до явного абсурда и фальсификации. Даже Хрущёв и тот вынужден был одёрнуть маршала А. И. Ерёменко, который в пылу своей крикливой подхалимской речи сказал: “А что Жуков, говорят, он осуществлял личное руководство Сталинградской битвой, а его там и не было”.

Хрущёв: “Ну, Андрей Иванович, ты это зря. Жукова как полководца мы знаем хорошо. У кого не выходило на фронте, у Жукова всегда выходило и выходило хорошо”.

На Пленуме ЦК была выставлена картина художника Яковлева, который задолго до Пленума умер.

О существовании этой картины я узнал только за два месяца до Пленума ЦК. Как-то ко мне пришёл начальник Главного Политического управления Желтов и сказал, что у него есть картина Яковлева, где художник очень хорошо написал меня на фоне поверженного Берлина.

Я попросил показать эту картину. Картина мне лично понравилась и, конечно, не потому, что на ней изображён я на вздыбленном коне, а потому, что в ней я почувствовал любовь художника к Советской Армии, разгромившей самый чёрный оплот империализма — фашистскую Германию.

Желтов спросил меня, что делать с этой картиной. Я ответил ему: “Сдай в музей Советской Армии, может быть, когда-нибудь пригодится” Мне казалось, что на этом дело с картиной было закончено. Когда же фабриковалось дело против меня, Желтов доложил в ЦК об этой картине в извращённом виде, представив вопрос так, как будто я приказал ему вывесить картину в доме офицеров Советской Армии. Чтобы ошельмовать и осмеять меня, картина была выставлена на Пленуме ЦК для обозрения, а затем её возили на проходившие партактивы по Москве. Демонстрация картины сопровождалась соответствующими компрометирующими меня комментариями. “Смотрите, мол, как Жуков изобразил себя в подобии Георгия Победоносца». Особенно в этом направлении старались те, кто не сумел прославиться в делах Великой Отечественной войны.