Леонид Млечин - Стальной оратор, дремлющий в кобуре. Что происходило в России в 1917 году

Он поставил разыскное дело по западноевропейскому образцу. Наладил регистрацию подпольщиков, на них составляли справки и прикладывали фотографические снимки. Учил коллег конспирации и умению беречь агентуру. Охранное отделение состояло из агентурной части, следственной части, службы наружного наблюдения и канцелярии. При канцелярии заводили архив и алфавитную картотеку, в которую заносились фамилии всех, кто проходил по делам охранного отделения.

Пограничный контроль существовал и в Российской империи. На границе жандармы просили предъявить паспорт, выдававшийся для заграничных путешествий.

«Фамилии владельцев проверялись по алфавитной регистрации, куда были занесены все лица, разыскиваемые и отмеченные в циркулярах Департамента полиции, – рассказывал генерал Павел Заварзин. – Когда такие оказывались, они брались тотчас же в незаметное наблюдение филеров. Некоторые же арестовывались».

Однако улизнуть от жандармов не составляло труда.

«В паспортном деле у нас был большой пробел, – свидетельствовал Заварзин, – на паспорте не требовалась фотография его владельца, что, конечно, весьма облегчало пользование чужими документами».

Во время первой русской революции спецслужбы справились с подпольем.

«Во главе Министерства внутренних дел стал Петр Николаевич Дурново, маленький сухонький старичок с ясным умом, сильной волей и решимостью вернуть растерявшуюся власть на местах, – вспоминал Александр Павлович Мартынов, один из видных чиновников политической полиции. – Все заработало, машина пошла в ход. Начались аресты, запрятали вожаков, и все стало, хотя и понемногу, приходить в норму».

Но преувеличивать жестокость министра не стоит. Начальник Петербургского охранного отделения генерал-лейтенант Отдельного корпуса жандармов Александр Васильевич Герасимов докладывал Дурново о тревожной ситуации в столице. Министр нетерпеливо спросил:

– Так что же, по-вашему, надо сделать?

– Если бы мне разрешили закрыть типографии, печатающие революционные издания, и арестовать семьсот – восемьсот человек, ручаюсь, я успокоил бы Петербург.

– Ну конечно, – иронически ответил Дурново. – Если пол-Петербурга арестовать, то еще лучше будет.

Система перлюстрации писем действовала успешно.

«Многолетняя практика выработала у цензоров такой опыт, – вспоминал генерал Заварзин, – что, основываясь на каких-то никому другому не уловимых признаках письма, они обнаруживали переписку с шифром, химическим текстом или условными знаками. Когда письмо вызывало подозрение, оно вскрывалось специальной машинкой или на пару. Снималась копия, и оно вновь заклеивалось, так что адресат, получая его, и не подозревал, что содержимое письма известно властям. Письма с химическим текстом приходилось подвергать реактиву, поэтому по назначению оно не отправлялось… Простейший способ – написать текст лимонным соком или молоком. Чтобы его проявить, надо нагреть бумагу до начала ее обугливания или смазать полуторапроцентным раствором хлористой жидкости».

Главным орудием полиции стала осведомительная агентура. В этой армии добровольных доносчиков были случайные заявители, «штучники», были постоянные осведомители (большей частью дворники или горничные) и, наконец, «секретные сотрудники» – платные агенты полиции из числа самих революционеров. Подпольщики боялись провокаторов и пытались их вычислить.

«Когда задержанному грозила высылка в места не столь отдаленные, – вспоминал Александр Мартынов, – являлась возможность склонить того или иного не особенно устойчивого марксиста – эсдека или эсера – к оказанию услуг правительству. Над такими покладистыми революционерами мы шутили словами Франца Мора из «Разбойников» Шиллера: «Бедняга не родился быть мучеником за веру!»

Разные причины толкают человека к согласию доносить на бывших товарищей. Страх наказания – обыкновенно лишь одна из них. Другие: страсть к деньгам, тайная жажда власти, стремление повелевать окружающими и быть приближенными к сильным мира сего.

«Некоторых пугала тяжесть наказания, – считал генерал Герасимов, – других соблазняли деньги, третьих на этот путь толкали личные антипатии против тех или иных революционеров… Особенно ценными были люди, которые искренне разочаровались в революционном движении».

На допросах в полиции многие будущие партийные руководители проявили себя не самым достойным образом. Вот попадает человек за решетку. С товарищами в камере или на прогулке – он герой. А оказавшись один на один со следователем, проявляется по-другому. Если на прямую вербовку не соглашался, то желание поскорее выйти на волю толкало на откровенный разговор.