Дэвид Ремник - Могила Ленина. Последние дни советской империи

А говорил он примерно так: уважаемый свидетель, вот документ, в котором говорится о тайных поставках оружия зарубежным коммунистическим партиям, с привлечением правительственных средств. Вот еще один документ — о сокрытии Чернобыльской катастрофы. И еще один — о том, что политбюро ассигнует деньги на “образование”. Разве могут политические партии располагать собственными образовательными системами? Уважаемый свидетель, уважаемый Николай Иванович, КПСС поддерживала левые партии в развитых капиталистических странах. Означает ли это, что мы помогали развитым капиталистическим странам? В какой мере это происходило?

Довольно долго Рыжков сохранял хладнокровие и отмахивался от болезненных вопросов о прошлом, отвечая что-нибудь вроде “Это было давно” и “Партия находилась в стадии реформирования”.

— Почему партия, даже отказавшись в 1990 году от конституционно гарантированной “руководящей роли” во всех советских структурах, продолжала контролировать правительство и фактически управлять советским обществом? — спросил Макаров. — Разве это похоже на конституционное, правовое поведение?

И Рыжков наконец взорвался.

— Я протестую! — воскликнул он. — Вы допрашиваете меня, как преступника… Вы пытаетесь загнать меня в угол!

Образ, который тщательно создал для себя Рыжков — образ благоразумного умеренного политика, которого окружали реакционеры, подобные Полозкову, и безрассудные радикалы, подобные Горбачеву и Яковлеву, — начал рассыпаться. Когда ему зачитывали стенограммы, зафиксировавшие, как он голосовал за одну губительную инициативу за другой, он отвечал путано и неубедительно.

— Я неоднократно выступал против этих инициатив, — например, говорил он, — но когда я оказывался в одиночестве или в меньшинстве, мне ничего не оставалось, как голосовать “за”.

Председатель суда Зорькин старался пригасить эмоции с обеих сторон, чтобы не превратить суд в поле политической битвы, но усилия были напрасны. После очередной секретной стенограммы заседания политбюро, выдержки из которой Макаров пискляво зачитал в микрофон — хотя вряд кто-то тогда мог вообразить, что стенограмму станут читать публично, — Рыжков снова не выдержал.

— Секрет есть секрет! — вскричал он. — Скоро мы все это поймем. Секреты были всегда! Попробуйте, заставьте американцев выболтать вам свои секреты!

Через некоторое время Макаров, развернувшись грузным телом к Рыжкову, сказал, что “беспокоится”, не устал ли “уважаемый Николай Иванович”.

— С вашими габаритами вредно беспокоиться, — сказал бывший председатель Совета министров. — Поберегите себя.

— Ничего, я не расплачусь, — парировал юрист.

Однажды вечером после длительного судебного заседания команда Шахрая пригласила меня на “рабочую дачу” в правительственный поселок Архангельское. Этот поселок был одним из трофеев российского правительства. Хотя большинство бывших руководителей ЦК по-прежнему жило в относительной роскоши (в суде и перед телекамерами они горько жаловались на нищету), основная часть награбленного ими добра — дома отдыха, курорты, лимузины — теперь перешла в руки государства. Ельцин завоевал популярность, издеваясь над привилегиями партийной верхушки, но теперь сам в меру сил копировал Людовика XIV. Горбачевский кортеж из трех лимузинов ЗИЛ его не устраивал. За Ельциным ехало три или четыре седана Mercedes-Benz.

Показался въезд в поселок: высокие ворота, камера видеонаблюдения, вооруженная охрана. Сам Шахрай в тот день был в Австрии — “не иначе покупает себе дачу в Зальцбурге”, полушутливо предположил один из адвокатов КПСС. А Федотов и Макаров собирались всю ночь готовиться к разговору со следующим свидетелем — с Егором Лигачевым. Двадцатичасовой рабочий день их, похоже, нимало не утомил. Федотов, лысый и рыжебородый (за что друзья дразнили его Лениным), вырос в “диссидентских кругах”. В начале 1960-х он бывал на чтениях запрещенных стихов на Пушкинской площади и на площади Маяковского. За это его на какое-то время отчислили из университета. Теперь Федотов возглавлял Российское агентство интеллектуальной собственности, то есть был в государстве главным по авторским правам.

Федотов в команде исполнял роль серьезного интеллектуала, а Макаров — роль плута. В 1984-м он защищал советского президента советско-швейцарского банка, который загадочным образом обанкротился. “Банк прикончили американцы, ЦРУ, — без тени враждебности сказал Макаров. — Показания по этому делу давали девять членов политбюро, так что никакими новостями о партии меня с тех пор не удивишь”. В 1988-м Макаров защищал брежневского зятя Юрия Чурбанова. Женившись на дочери Брежнева, Чурбанов получил высокий пост в Министерстве внутренних дел и немедленно воспользовался открывшимися взяткоемкими возможностями. В Узбекистане ему поднесли чемодан с несколькими сотнями тысяч рублей. Макарова за его линию защиту хвалили, но он мало что мог сделать для брежневского зятя, которого судили не только за тягу к золоту, но и за родственные связи с опальной семьей.