Дэвид Ремник - Могила Ленина. Последние дни советской империи

Горбачев остановился и посмотрел на меня. Его рот растянулся в натянутой, болезненной улыбке. “На самом деле мне кажется, что я хожу кругами”, — ответил он. Так отпираться было впору проштрафившемуся школьнику или его измотанному родителю. Слышать такое от Горбачева было печально. На что еще он готов был пойти ради умасливания этих людей? Возможно, Горбачев думал, что он ведет с реакционерами тонкую дипломатическую игру и тем самым выигрывает время. На самом деле он бесповоротно разрушал свое политическое будущее. Чем больше он нападал на Ельцина и Ландсбергиса, тем больше способствовал их популярности. Человек, выстраивавший собственный образ и тактику партии, оказался не в состоянии совладать с новыми политическими формами, благодаря ему и народившимися. Его компромиссы, его невозможный язык — все это его подводило. Большой человек теперь выглядел слабым, озлобленным и растерянным. В прайм-тайм он клеймил по телевизору “так называемых демократов”, которые получают указания из “зарубежных исследовательских центров”. Что это, откуда взялось? Ельцин обвинил Горбачева в предательстве народа — и никто не спешил уже на защиту Михаила Сергеевича.

А генералы были так уверены в том, что власть у них в кармане и все идет как по маслу, что всерьез вознамерились повернуть историю вспять. Они собирались утвердить “взвешенный” взгляд на прошлое и вырвать историю из лап историков. У реакционеров появилась и своя культовая фигура — Юрий Андропов. И полковник Алкснис, и Лигачев, и консерваторы всех мастей в статьях и интервью восхваляли покойного председателя КГБ и генерального секретаря за его прозорливость: он понимал необходимость научно-технических реформ и модернизации экономики. Но Андропов, добавляли они, был столпом стабильности и никогда не ставил под сомнение основы социалистического учения или строя.

Впрочем, реакционерам было бы нелегко утвердить новую историческую доктрину. Дебаты о советской истории давно вышли за рамки, очерченные Горбачевым в 1987-м. Критиковали всех вождей, не только Сталина. Запрет на критику Ленина до того ослабел, что даже такие консерваторы, как Лигачев, с торжественным видом признавали, словно на них только что снизошло откровение, что “Владимир Ильич был человеком, а не богом”. А об “альтернативах” в лице Хрущева и Бухарина говорить и вовсе перестали.

На митингах раздавались призывы к уголовному суду над КПСС и КГБ. Старорежимные лозунги разбавлялись иронией и раскаянием. “Пролетарии всех стран, простите нас!” — гласил один плакат. Либеральная интеллигенция больше не дискутировала о том, была ли 70-летняя история СССР катастрофой: обсуждались только причины этой катастрофы. Видный экономист Игорь Клямкин считал, что тон советской истории задал Ленин, развязавший красный террор и учредивший первые концлагеря. Бывший член ЦК Александр Ципко возражал, что во всем виноват марксизм.

Из всех главных событий советской истории, начиная с 1917 года, было одно, которое дольше всех воспринималось как бесспорная победа режима: Великая Отечественная война против нацистской Германии. Даже революция не занимала такого важного места в коллективном сознании советских людей.

Парады 9 мая были лишь частью культа войны. Даже в середине 1980-х практически в любой день, включив телевизор, можно было попасть на постановочный сюжет, где пожилые ветераны с медалями и орденскими колодками повествовали о Сталинградской битве школьникам, а те слушали с деланым интересом. Война была краеугольным камнем, оправданием существования режима. Когда в начале 1991 года Горбачев клялся в приверженности социализму, он говорил: да, мои деды стали жертвами репрессий, но разве я могу предать своего отца, который храбро сражался на Днепре и был ранен в Чехословакии? Горбачев вспоминал, как в 1950 году ехал из Ставрополя в Москву и смотрел из окна на разоренную, нищую страну. Разве не будет отказ от социалистических принципов предательством памяти 27 миллионов советских граждан, погибших во время войны?

Для реакционеров культ войны значил еще больше. Победа в войне оправдывала жестокие довоенные кампании коллективизации и индустриализации. Хотя эти люди уже не прославляли Сталина, по крайней мере публично, на историю они смотрели как сталинисты. Партийные пропагандисты твердили со страниц учебников и с телеэкранов, что война доказала несокрушимое могущество социалистической системы — системы, которая спасла мир! Конечно, как говорила мне сталинистка Нина Андреева, были и эксцессы, но без коллективизации “мы бы во время войны умерли от голода”, а без индустриализации “откуда бы взялись танки?”