Николай Никонов - Иосиф Грозный [Историко-художественное исследование]

И совсем уж неверно: была-де какая-то ночная жизнь. Не было ее. «Черные вороны» — машины-ящики запросто ездили днем, и все знали, кого возят эти «вороны». Сидят там воры, преступники, враги — вот и все. А раз увезли на «вороне», значит, за дело. «Москва слезам не верит!» — это с тех пор пошло…

К тридцать седьмому году магазины уже ломились от продуктов. Даже в каждой молочной стояли бочки с икрой. Икра — продукт доступный, бери хоть килограммами! И водки недорогой было — залейся! Правда, всего двух сортов: обычная, под красным сургучом, и «московская» — под белым. Других не было. Ну, а пиво в тридцать седьмом было? Разочарую хулителей советской власти: именно в тридцать седьмом стали строить в людных местах и на пустырях странные, помнится, восьмиугольные строения под шатровыми крышами — «американки». В «американках» же пиво продавалось кружечное — на разлив и на вынос — бидончиками… Пей, залейся… Были бы деньжонки. Пиво качали прямо из бочек особыми качками-насосами лопающиеся от здоровья лукавые бабы. Вывеска над ними предупреждала: «После отстоя требуйте долива!»

И хлеб был в достатке трех видов: черный, белый и «серый» — самый, пожалуй, вкусный. И сушки были, и пряники, и пирожное. Шоколад (не всем доступный) винтовыми лесенками распирал витрины. В праздники на стол ставилась бутылка черного «Кагора», а шампанское было не в моде. Напиток для буржуев.

И еще, помнится; продавали везде керосин, и странная, давно вымершая ныне машинка — примус — чадила-шумела на каждой кухне. А кто не хотел возиться с примусом, пожалуйста, открывались недорогие столовые и «фабрики-кухни» — бери готовые обеды на дом. И странная, давно вымершая посуда — «судки», трехэтажные, четырехэтажные — была в обиходе. Зачем готовить, терять время? Пошел и купил сразу первое, второе и третье. Это ли не забота о трудовом народе? О раскрепощении женщины? А развлечься хочется — тоже пожалуйста… Для детей садики. Сады пионеров, Дворцы с кружками, а для взрослых Парки культуры и отдыха. Отдыхай, наслаждайся сосновым воздухом, танцуй на дощатой веранде под улюлюкающий джаз. В моде были «Утомленное солнце… нежно с мо-рем проща-алось…» (а дальше сообщение, что «в этот час ты приз-на-а-лась, что нет любви!») — танго… Но все забивал фокстрот: «У самовара я и моя Маша… а на дворе… совсем УЖЕ ТЕМНО!» (И опять сообщалось, что «Маша… чаю… наливает… И взгляд ее ТАК МНОГО ОБЕЩАЕТ!»)

Кипела жизнь в парках, в вечерних садах. Прыгали с вышек на привязных парашютах. Лупили в тирах из малокалиберок. Значок был редкий, славный, почетный, красный, как орден, — «Ворошиловский стрелок». Значок торжественно носил на гимнастерке мой папа. Вел в конторе стрелковый кружок! И еще оборудовал кружок какого-то непонятного мне МОПРа! И еще был, как все, любителем повального тогда футбола и чемпионатов по «французской борьбе». Футбол! Стадионы гнулись от публики… Нелюдской рев разносило на километры. ФУТБОЛ! Но не было хоккея с шайбой, назывался «канадский» — значит, буржуазный… А «русский», с мячом, был. В него играли даже девушки! Строилась, пела, ждала СЧАСТЬЯ великая страна. И никто, похоже, особо не скорбел об арестованных и расстрелянных. Арестовали — значит, за дело. Зря не арестуют… Есть в стране мудрый и справедливый, любящий всех и каждого ВОЖДЬ! И ВОЖДЬ не допустит беззакония! Так как будто было на умах у всех.

Когда читались сказочные бредни утопистов, как-то не приходило в голову, что утопии Мора ли, Кампанеллы, Оуэна или Фурье могут осуществляться. У них тяжкие работы в счастливом «Городе Солнца» выполняли преступники… И получается: вроде отнюдь не утопии творились в объятой сатанизмом России, где сотни тысяч таких за несогласие с утопией и должны были воздвигать «Город Солнца».

И еще помнятся мне из 37-го выборы в Верховный Совет! Вот был ПРАЗДНИК! ПРАЗДНИК! На «избирательных», украшенных цветами и хвойными гирляндами, у кабин стояли, замерев в приветствии, нарядные пионеры. Стариков на машинах-легковушках привозили избирать. Буфеты ломились от недорогих яств! На сценах до поздней ночи плясали, пели, выступали… И разливалось, разливалось над городом радио, радио, радио. И оно же, как о героях, сообщало, кто первый к шести утра пришел голосовать за родную советскую власть. И думается, 98 с чем-то процентов за будущее счастье не были большим вымыслом…

Тридцать седьмой… Тридцать восьмой… Тридцать девятый… «Католики избивали гугенотов…»