Николай Никонов - Иосиф Грозный [Историко-художественное исследование]

Видя, как мрачно сошлись его угловатые брови, как он с трудом дышит, Валечка сама перепугалась не на шутку, до озноба. Что будет с ней, если он в самом деле умрет? Кто явится сюда хозяином? Конечно же, этот всесильный хам, Берия, или расплывшийся до подушечных объемов Маленков — баба-мужик, с маленькими колючими глазами из подушечных щек. И, представив эту свою судьбу, свое изгнание, а то и еще худшее, она пробормотала:

— Иосиф Виссарионович… Я знаю верное средство… На себе пробовала. Мать лечила… когда глотка болела… Вылечивает…

— Какоэ… Говоры… — мрачно прохрипел он.

— Я боюсь… Вдруг вы… Вдруг хуже станет…

— Нэ бойся… Хуже уже нэкуда… дыщять…

— Я… Я горло керосином прополаскивала… И все проходило…

— Кэрасыном? А чьто? Как? — Он явно заинтересованно посмотрел на нее.

— А надо керосин профильтровать… Вот от лампы взять и — через промокашку. Накапать ложку… столовую… И потом горло-то прополоскать и выплюнуть. У меня сразу проходило… На другой день то есть… Только я боюсь советовать… Тут доктора… Ведь если что… Меня… Боюсь… я…

Валечка и впрямь побелела, затряслась, поднос с посудой задрожал, звякнула чашка…

— Ти, Валя, нэ бойся… Иды… нэси лампу (на даче еще с времен военного затемнения и вообще на случай были наготове керосиновые лампы и свечи). Нэси. Попробуэм… Вихода нэт…

И Валечка принесла такую лампу. В стеклянном цоколе желтел керосин. Принесла и розовую промокашку из школьной тетради. Ловко сделала вороночку, налила керосин. Тотчас он стал капать беловато-желтыми масляными каплями в подставленное блюдце. Резко запахло. Когда набралось со столовую ложку, подала ее Сталину.

— Принэси тазык! — сказал он и, когда она вернулась, закрыв глаза, вылил керосин в рот и, тщательно прополоскав горло, выплюнул. Затем еще долго, морщась, плевался, вытирал салфеткой усы:

— Протывный… Но… нычего… Эще, может, надо?

— Нет… Теперь горло завязать — и ложитесь… — и, помолчав, добавила: — А хотите, и я выполощу? Я мигом…

— Астав! — сказал он строго и одновременно мягко. — Чэго выдумала? Иды… Спы… Утро вэчера… мудрэнее…

Валя обвязала его горло компрессом, опять принесла свою шаль, чтобы он мог укутать тело. Погасила свет и тогда ушла:

— Я тут буду… В столовой.

Лежать он не мог. Душило… Мешала повязка-компресс… И тогда он сел в темноте, думал.

Что будет, если он… Страна ведь лечила раны.

Промышленность, запущенная на войну, с трудом перестраивалась. Не хватало рабочих. К станкам становились едва обученные «ремесленники», ребята из ФЗО. А военные разучились работать. Война — странная штука: она портит людей, люди становятся иждивенцами, люди привыкают держать оружие и — убивать. Много инвалидов… Куда их деть? Жить на пенсию… И вот донесения: воруют, становятся грабителями, торгуют на рынках бабьими штанами, сопротивляются милиции. Люди ропщут против все еще военного рабдня… А с другой стороны, война научила и выживать, не требуют многого, терпят, и это пока хорошо… Да еще работают заключенные. Два с лишним миллиона в лагерях, не считая тюрем, да столько же примерно сосланных, живущих на поселении. Эти и дают главную производительность. Получается — он прав: кто добром поедет копать уран, мыть золото, рубить лес, строить дороги ТАМ? А заводы под землей, а шахты, а электростанции… Нет. Он прав. Союз поднимется, пусть на крови, принуждении, насилии, но нет иного выхода в этой стране. Нет его… Разве, в конце концов, несправедливо то, что враги социализма строят социализм?

К утру вроде стало легче дышать, Сталин лег, сбросил горячий компресс и неожиданно провалился в глухой облегчающий сон.

Утром опухоль спала. Горло еще саднило, но не болело. Только испарина и слабость давали себя знать.

И когда Валечка, не сомкнув глаз за всю ночь, белая, как ее передник, явилась подавать завтрак, Сталин, улыбаясь, ей сказал:

— Иды суда…

И, прижав к себе ее покорный затяжелелый торс, как ребенок, потерся о ее передник.

— Вылэчила! Я тэбэ за это профессора должен дат. Доктора… Ордэн. А боялас… Понымаю… Тэбя люблю… Валэчка. Тэбя толко. Ты тэпэр моя жизнь.

Это было их последнее странное объяснение.

С тех пор на дачах Сталина не появлялось никаких посторонних женщин. Всех заменила ему эта улыбчивая и бойкая скромница. И никогда ни словом, ни делом она не напомнила ему о своих каких-то «правах», не лезла в дела и давала советы, лишь когда он спрашивал. Она не просилась в жены, не пыталась купить ласками и никогда не задирала свой вздернутый нос на правах любовницы вождя. Ее ценили и обожали все, теперь уже вплоть до мрачного солдафона Власика. Когда под утро заспанная Валечка, смущенно улыбаясь, возвращалась по переходу, соединявшему дачу с домом обслуги, никто и не пытался хоть как-то двусмысленно на нее посмотреть. Это была женщина вождя. Женщина для вождя. Идеальная женщина. Как Шахразада.