Николай Никонов - Иосиф Грозный [Историко-художественное исследование]

Когда машины вырвались на простор Можайского шоссе, Сталин, скорчившись на заднем сиденье, уже спал и проснулся лишь перед въездом в ворота кунцевской дачи. Хмурясь и вздрагивая, разгибаясь от неудобного сидения в машине, он прошел в подъезд, но все-таки почувствовал некоторое облегчение от дорожного сна, голова была ясная, лишь привычно болели и ныли спина, шея и ноги. Только за столом, когда Валечка подала ему поздний ужин, он пришел в себя и понял, что все-таки хочет есть: проголодался. Надо было поддерживать силы. Валечку он не отпустил, а ел и поглядывал на нее, улыбчиво смотревшую, розовую и чуть заспанную женщину, видать, прикорнула, пока ждала его приезда. Лицо припухло, но так и дышало нужной ему лаской.

— Невкусно, Иосиф Виссарионович?

— Нэ в этом дэло… Устал.

— Конечно… Не щадите себя…

— Тэбя — тоже… Налэй мнэ чай…

— Посмотрите на меня! — сказала она, улыбаясь, беря его бокал и подходя к умывальнику, который недавно сделали в спальне. Это был ритуал, исполнять который требовалось неукоснительно. Валечка под взглядом Сталина четыре раза ополоснула бокал и поставила на стол. Налила чай. Это «посмотрите на меня» было словно их игрой, и без этой игры Сталин не пил чай.

— Налывай сэбэ… Попьем вмэстэ…

Они пили чай молча. Он — слегка хмурясь, она — чуть-чуть улыбаясь, поглядывая на него. Зубы у Валечки были отменные, слитные. Закончив чаепитие, Сталин закурил папиросу и, теперь глядя на Валечку как бы оценивающим взглядом, — деловито убирала со стола, ставила тарелки-чашки на подносы, — сказал:

— Убэрошь… Приходы… Покажи… рейтузы… О! Хорошо… Приходы.

И это тоже был ритуал их тайной жизни.

Раздевался он всегда, отвернувшись от нее, сидя в кресле, стягивал сапоги. Морщился от боли в суставах. Тем временем Валечка деловито стелила на широком диване. Взбивала подушки, оправляла одеяло. Ложился он всегда первым, к стене, и смотрел, как раздевается эта женщина. Снимая передник, расстегивая кофточку или через голову ловко освобождаясь от платья, она была так же мила, ловка, изящна в движениях, воплощенная женщина во всем, в том, как распускала волосы, держа шпильки-приколки в зубах, в том, как выпускала из тугого бюстгальтера белые полные груди с неожиданно коричневыми восточными сосками (Сталин их очень любил), и в том, как оправляла резинки длинных до колен, панталон, чаще розового или белого цвета. В них она была неотразимой и хорошо понимала это, когда осторожно и плавно ложилась рядом, свежая, тяжелая, пахучая, с легким запахом молодого и как бы девичьего пота. Сталин любил этот ее запах и не позволял пользоваться никакими духами.

Закрыла дверь. Положила ключ перед ним на столик-тумбочку. Погасила свет. Легли. Великий вождь, «гениальный продолжатель дела Ленина», Верховный главнокомандующий, председатель ГКО и Совета Министров, Генеральный секретарь Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), шестидесятитрехлетний, и простая, мягкая, круглая, двадцати с небольшим лет девочка-женщина. Он — жесткий, с жесткими руками, табачным духом. Она — свежая, как Весна, с молочным запахом грудей и рта, ветровой и апрельской свежестью распущенных волос… Что общего? Но вот его жесткая рука легла на припухлую округлость ее талии, продвинулась под резинку, ощутила нежное бедро. И вот уже он, как мальчик к матери, приткнулся к ней, и ощутил, как, словно бы от одного этого прикосновения, спадает, растворяется его усталость, и расслабленно почувствовал ее губы на своем лице.

И любовь их была сильной и краткой, потому что тотчас оба провалились в усталый, глубокий сон.

Утром Сталин пробудился первым и сквозь слабый свет, едва проникавший сквозь затемненные шторы, смотрел на лицо спящей деревенским блаженным сном Валечки.

Она спала на спине и тихо посапывала. Валечка… Кажется, впервые за столькие годы страшной, безлюбой, суматошной и опасной жизни он наконец обрел это трудное, но так необходимое ему, — ему ли только? — счастье обладания нужной и нравящейся ему женщиной. Само слово «любовь» давно ушло из его обихода. Ее он не испытал (не успел, возможно, испытать) ни с первой своей женой, которую отдаленно, очень отдаленно напоминала эта спящая Валечка, ни с Надеждой, когда их любовь омрачалась этими вечными ссорами, вздорами, вперемежку с взрывами чувственности у обоих и подчас чем-то похожим на взаимную ненависть. И эти женщины в его ссылках, кочевьях, какая-то пошлая, коровья, что ли, собачья не то, «любовь» с нелюбимыми… И даже «любовь» с актрисами, певичками, пахнувшими разнообразными духами, холодными, лживыми, приставучими, молодыми, с кем его на ночь-две сводила давящая мужская нужда и похоть. С ними, актрисами, и в жизни, и в кровати он расставался без сожаления, скорее даже с облегчением, а потом и вовсе прекращал принимать у себя.