Сергей Кара-Мурза - Дорога в СССР. Как «западная» революция стала русской

В тот момент было очень трудно отказаться от картины истории человечества, которая была внедрена в сознание российской интеллигенции системой образования. А в среде левой интеллигенции эта картина была еще усилена философией Гегеля и марксизмом, понятийный аппарат которых сформировался в иной мировоззренческой системе, так что смыслы многих понятий и выводов в среде русских искажались (а часто не могли быть поняты) [7] Стоит прочитать «Философские тетради» Ленина, он сильно намучился, изучая Гегеля. Вот его пометки на полях: «Здесь изложение какое-то отрывочное и сугубо туманное…»; «Темна вода…»; «Сие производит впечатление большой натянутости и пустоты»; «Тут вообще тьма тёмного…»; «Рассуждения о “механизме” сугубо тёмные и едва ли не сплошная чушь». Результатом этого штудирования Лениным было такое суждение: «Нельзя вполне понять “Капитала” Маркса и особенно его первой главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса полвека спустя!» [47]. .

Этот темный и многослойный смысл рассуждений Гегеля и Маркса очаровывал русскую интеллигенцию, хотя в них была большая доля евроцентризма, и прилагать эти рассуждения к социальной и политической реальности надо было очень осторожно. Признать, что Россия – самобытная цивилизация, что она может нарушить «правильный» ход истории, было для европейски образованного марксиста очень трудным шагом. Это значило внутренне признать правоту славянофилов, которые в среде социал-демократов выглядели архаическими реакционерами. Как уже было сказано, статья «Лев Толстой – зеркало русской революции» была страшной ересью.

По сути, уже в 1908 году Ленин отказывается от главных тезисов своей книги 1899 года и признает, что народники верно определили конечный идеал, устремление 85 % населения России, а значит, и грядущей русской революции. Это новое понимание и сделало Ленина вождем революции.

Ленин убедительно показал, что капитализм складывается периферийный, он несет России не прогресс, а одичание. Поэтому возможен союз рабочего класса и крестьянства. Революция, которую осуществит этот союз, будет не предсказанная Марксом пролетарская революция, устраняющая исчерпавший свою прогрессивную потенцию капитализм, а революция иного типа – предотвращающая установление в стране периферийного капитализма. Выдвижение этой программы означало полный разрыв с ортодоксальными марксистами (меньшевиками). Потому-то меньшевики оказались в союзе с буржуазными либералами и даже участвовали в Гражданской войне в основном на стороне белых.

В отличие от марксистской теории классовой революции, в России создавалась теория революции, предотвращающей разделение на классы. Для крестьянских стран революция была средством спасения от втягивания страны в периферию западного капитализма. Русские революционные демократы, анархисты и народники (Герцен и Бакунин, Ткачев и народовольцы) видели в крестьянской общине социальную и культурную форму, обладающую большим революционным потенциалом. В 1905–1907 годах к этому выводу пришел и Ленин.

Это – принципиально иная теория, можно даже сказать, что она является частью другого представления о мироустройстве, нежели у Маркса. Между этими теориями не могло не возникнуть глубокого философского конфликта. А такие конфликты всегда вызывают размежевание и даже острый конфликт сообществ, исходящих из разных картин мира. Тот факт, что в России большевикам, следующим ленинской теории революции, приходилось маскироваться под марксистов, привел к тяжелым деформациям и в ходе революционного процесса, и в ходе социалистического строительства.

Напротив, отрицательное отношение к общине, особенно русской, акцентируется и проходит красной нитью через множество трудов Маркса и Энгельса. И отношение это было неизменно. Энгельс писал Каутскому (2 марта 1883 г.): «Где существует общность – будь то общность земли или жен, или чего бы то ни было, – там она непременно является первобытной, перенесенной из животного мира. Все дальнейшее развитие заключается в постепенном отмирании этой первобытной общности; никогда и нигде мы не находим такого случая, чтобы из первоначального частного владения развивалась в качестве вторичного явления общность».

Из такого взгляда и выводится представление о реакционности революций, опирающихся на крестьянскую общину и ставящих своей целью сопротивление капитализму. Энгельс пишет в «Анти-Дюринге»: «Древние общины там, где они продолжали существовать, составляли в течение тысячелетий основу самой грубой государственной формы, восточного деспотизма, от Индии до России. Только там, где они разложились, народы двинулись собственными силами вперед по пути развития, и их ближайший экономический прогресс состоял в увеличении и дальнейшем развитии производства посредством рабского труда» [29, с. 186].