Гельмут Кенигсбергер - Средневековая Европа. 400-1500 годы

Ввиду важности для отечественного читателя этой темы позволю себе свести воедино воззрения британского историка, разбросанные по всей книге. Почему в его глазах Россия, по крайней мере в описываемое время, не есть собственно Европа?

Профессор Кёнигсбергер, безусловно, разделяет так называемую норманнскую теорию, согласно которой и в полном соответствии с летописями основателями первого государства на Руси были русы – викинги-норманны. Вождь норманнов Рюрик (возможно, он идентичен Хрёрику Датскому скандинавских саг) с дружиной взял власть (был приглашен на княжение? захватил княжий престол силой?) в северных славянских городах – Ладоге, Изборске и Белоозере, основал Новгород, а его соратники и преемники создали новые княжества, в том числе в Киеве. Сам по себе этот факт не представляет собой чего-либо уникального в истории Европы. Те же норманны основывали правящие династии в разных частях континента. Поддерживая норманнскую теорию, Г. Кёнигсбергер не делает тех выводов, которые создали ей ореол, ненавистный русским патриотам (слово «патриот» я употребляю безо всякого политического и тем более иронического оттенка). Он не считает, что славяне вообще и русские в частности – некая низшая раса, неспособная к самостоятельному государственному строительству, что славяне вообще и русские в частности – аморфная масса, организовать которую могут лишь представители высшей расы – скандинавы-«арийцы». Ведь из того факта, что в Западной Европе скандинавы создали герцогство Нормандское и пытались, хотя и неудачно, захватить Англию, а их офранцуженные потомки завоевали все же Англию и образовали на юге Европы Королевство Обеих Сицилий, никто не делает вывода о неспособности англичан, французов или итальянцев к государственному строительству: раса тут ни при чем, и вообще, происхождение государства и поиски истоков правящей династии – две совершенно разные и слабо связанные между собой проблемы.

Включить Россию времен Средневековья в Европу Г. Кёнигсбергеру мешают другие факторы и соображения. Во-первых, это культурное влияние Византии, проявившееся прежде всего в принятии христианства по восточному обряду. «Предельная и строгая ортодоксальность стала отличительной чертой Русской церкви. Иначе и не могло быть. Русская церковь проводила богослужения на старославянском языке; на нем же писалась духовная литература. Однако на этот язык было переведено сравнительно небольшое число христианских текстов; огромный корпус разнообразнейших греческих и латинских теологических сочинений и практически все философские трактаты Античности, на которых основывалась эта теология, оставались практически неизвестными на Руси. Таким образом, „ренессанс“, попытка возрождения утраченного более совершенного мира, был здесь немыслим. Поэтому Русь, приняв христианство… имела совсем иные традиции интеллектуального и культурного развития, нежели Латинская Европа с ее крепнущей привычкой к исследованию, аргументированию и рационализации. На Руси, напротив, люди не считали, что стоит задаваться вопросами о том, что было признано всеми как истинная вера и непреложное учение». У Византии же воспринята идея абсолютной власти государя, хотя в реальности, во всяком случае в середине XII в., «если киевские великие князья… и заимствовали немало византийских придворных церемоний, то управление их обширными землями оставалось крайне примитивным как по византийским, так и по западным меркам». Но идея автократии в России в отличие от Запада (об этом ниже) под сомнение не ставилась.

То же касательно отношений государства и церкви. «Русская церковь заимствовала у Византии идею гармонического единения церкви и государства. Правда, государство было неизмеримо более сильным партнером, и предполагаемая гармония равных обернулась на деле господством государства над церковью. Поэтому конфликты верности и борьба между церковью и государством, имевшие огромное значение в истории Латинской Европы, почти совершенно отсутствовали в России».

Во-вторых, – и мы уже коснулись этого, произнеся слово «верность», одно из ключевых понятий западноевропейского феодального этоса, – Россия не знала феодализма в собственном смысле. Споры о русском феодализме начались не сегодня. За ними все тот же вопрос о единстве мирового развития, единообразии законов этого развития, причем законов, в наиболее чистом виде проявляющихся в Западной Европе. Поскольку в реальности западноевропейской модели феодализма не соответствует социально-экономическая и социально-культурная действительность в не западноевропейских регионах, историки вычленяли из западной модели некоторые черты – например формы условного землевладения – и объявляли их сутью феодализма, ведь условное землевладение действительно присутствовало в самых разных частях мира. Все же остальное – например система взаимности в вассально-ленных отношениях (вассал не просто подданный сюзерена, он связан с ним и клятвой верности, и договором, пусть не вполне равноправным, но двусторонним; вассал и сюзерен не равны по отношению друг к другу, но именно равны – как члены одного, благородного сословия – по отношению к третьим лицам и т. п.) – считалось локальным вариантом феодализма. Большинство отечественных историков-русистов настаивают на наличии феодализма на Руси. Г. Кёнигсбергер (и, кстати сказать, немалое число отечественных историков-медиевистов) с этим не согласен. «Российские историки описывают эту эпоху как период феодализма. На деле это значит лишь одно: в обществе существовал класс крупных землевладельцев, которые происходили либо из скандинавского окружения князей, либо из круга вождей старых славянских племен; впоследствии их стали называть боярами. Однако их земли не являлись ленными владениями, а сами они не были связаны сложной системой договорных отношений господства и верности, что отличало феодализм Западной Европы. Крестьяне, вне сомнения, нередко страдавшие от притеснений богатых землевладельцев, в основном были свободными и могли селиться там, где хотели». Многие, в их числе и российские, медиевисты настаивают на том, что в западном феодализме, кроме естественных конфликтов между землевладельцами и земледельцами, существовало и чувство общности всех обитателей одной сеньории. Иначе, по словам Г. Кёнигсбергера, обстояло дело на Руси. «…С течением времени крестьяне оказались беззащитными перед произволом землевладельцев, которые все больше превращались в сословие служилых людей при князьях. Эти служилые дворяне хранили верность князю, но не были связаны с той местностью, где находились пожалованные им земли. В силу данного обстоятельства в России так и не развилась та устойчивая региональная солидарность, которая объединяла сеньоров и их вассалов в Латинской Европе».