Пирлинг - Дмитрий Самозванец

Порой кажется, что Дмитрий Угличский самой судьбой был предназначен для того, чтобы мистифицировать историков. Несколько лет спустя после его гибели, когда со смертью царя Федора московский престол опять остался вакантным, один польский агент доносил в 1598 году канцлеру литовскому Льву Сапеге, что Борис Годунов держит у себя в доме мальчика, отличающегося поразительным сходством с царевичем Дмитрием: очевидно, этот ребенок должен был играть роль безвременно погибшего сына Ивана IV. В связи с этим, по словам польского шпиона, какого-то несчастного подвергли пытке. Некоторым боярам, беспокоившимся о будущем, удалось вырвать у него признание, что, по приказу Годунова, он умертвил маленького царевича. Во всяком случае, смерть законного наследника Грозного считалась свершившимся фактом. Странные толки о нем уже давно стали забываться… Вдруг в Польше появился таинственный Дмитрий. Как же отнеслось к нему русское общественное мнение? Взгляды соотечественников царевича разделились. Одни готовы были признать в лице претендента законного и полноправного сына Грозного. Другие называли его вором и самозванцем. Однако наступил момент, когда перед Дмитрием склонилась вся Россия. Европа заговорила о нем с изумлением. Затем разразилась катастрофа. Реакция против всеобщего увлечения была тем сильнее, что к делу примешались чисто партийные счеты. Обнаружилось, что погибший царь вел переговоры с папой, краковским нунцием и с иезуитами. Враги Дмитрия захватили всю его корреспонденцию. Она была предана гласности, и, конечно, получился скандал. Вслед за русскими за Дмитрия принялись протестантские авторы. В изображении этих немцев, голландцев и англичан злополучный царь оказывается каким-то чудовищем, которое создал католицизм в надежде утвердить свою власть в России. Всякий изобретал то, что ему было нужно. Немудрено, что на некоторое время о Дмитрии, как о подлинном сыне Ивана IV, почти не было речи. Однако скоро на сцену опять выступили защитники этой загадочной личности. По их словам, дело Дмитрия еще далеко не проиграно. Рано или поздно, они представят такие свидетельства в его пользу, перед которыми противникам придется окончательно капитулировать. Следует заметить, впрочем, что в настоящее время нам известны такие данные, из которых приходится вывести совершенно противоположное заключение. По-видимому, они неопровержимо свидетельствуют о том, что Названый Дмитрий и не думал быть сыном Ивана IV.

Попробуем же, наконец, разобраться в этом вопросе. В сущности, все данные, говорящие в пользу тождества Дмитрия I с жертвой угличской катастрофы — последним отпрыском династии Рюриковичей, — сводятся к одному главному источнику. Мы имеем автобиографию Дмитрия, которую тот рассказал князю Адаму Вишневецкому; как известно, последний в особом донесении сообщил ее королю. До сих пор этому документу не уделялось должного внимания; никто не оценил достойным образом его исключительной важности. Правда, рассказ Дмитрия был известен Костомарову, который пользовался несколько искаженной версией Товиановского. К сожалению, автор монографии не дал себе труда обратиться к первоисточнику, т. е. к ватиканской редакции, изданной Новаковским, хотя и с некоторыми сокращениями и неверной датой — 1606 год. Вообще, историческое значение автобиографии Названого Дмитрия представлялось Костомарову весьма второстепенным. А между тем дело обстоит иначе. Впрочем, условимся первоначально относительно предмета спора. Конечно, мы не говорим о достоверности показаний Дмитрия. То, что он сообщает Вишневецкому, представляет местами слишком очевидный вымысел. Совсем не намерены мы и полемизировать из-за личности автора. Мы вполне допускаем, что весь этот рассказ мог придумать за Дмитрия кто-нибудь другой. Нас занимает совсем иной вопрос. Мы хотим знать, можно ли отождествить автобиографию Дмитрия с теми данными, которые были представлены Сигизмунду, сообщены затем сенаторам и впоследствии послужили основой для всех дальнейших споров по этому поводу? Если этот вопрос решается утвердительно, мы располагаем документом огромной важности. Перед нами, так сказать, паспорт Дмитрия, или свидетельство о его гражданском состоянии. Пусть даже в нем есть доля вымысла. Во всяком случае, мы узнаем, что говорил о себе пресловутый претендент.

Как раз по этому поводу мы можем сослаться на вполне определенное свидетельство Рангони. 8 ноября 1603 года нунций раздобыл себе донесение Вишневецкого, возможно точнее перевел его с польского языка на латинский и немедленно отправил в Рим. В своей депеше от 2 июля 1605 г. Рангони вновь воспроизводит этот документ, но уже на итальянском языке и со значительными купюрами и вариантами. Впрочем, он оговаривается, что его текст слово в слово совпадает с рассказом самого Дмитрия, сообщенным Сигизмунду князем Вишневецким.