Пётр Кошель - История сыска в России, кн.1

Так излагает дело сама Серебрякова. Забегая несколько вперёд, упомянем, что Серебрякова признала себя виновной только в том, что она помогла Зубатову осуществить его проект легализации рабочего движения. В соответствии с этим она категорически настаивает на той версии, что первое её посещение «охранки» относится к 1900 году и что, заставляя её содействовать ему, Зубатов грозил в противном случае предать гласности отношения с «охранкой» её мужа. Подробнее мы остановимся на этом эпизоде в другом месте. Сейчас нам важно установить, что связь с политической полицией имела не только Серебрякова, но и её муж. Весьма возможно, что слова её соответствуют действительности и что действительно «своим» чело-, веком в «охранке» она стала благодаря мужу, который несколько раньше её вошёл в этот мир тайн, но который, очевидно, не проявил на этом поприще резвости, столь характерной для Анны Егоровны. Косвенное подтверждение о какой-то причастности П.А.Серебрякова к делам политического сыска мы находим в газетных статьях за 1909 год, когда деятельность Серебряковой была в общих чертах разоблачена Бурцевым. Так, «Русское слово» тесно связывает деятельность в «охранке» мужа и жены Серебряковых, упоминая об арестах и обысках, которые «странным образом» не затрагивали самого Серебрякова.

Можно допустить достоверность слов Серебряковой и в той их части, что она, Серебрякова, была втянута в сферу деятельности «охранки» через своего мужа. Вполне допустимо, что угрожая разоблачением, «охранка» принудила Серебрякову согласиться быть секретной сотрудницей. Во всяком случае, мы не имеем каких-либо материалов, говорящих о том, что она первая и по собственной инициативе протянула руку Бердяеву. Но, допустив такую возможность, мы отнюдь не хотим сказать, что в дальнейшем она работала «из-под палки», подгоняемая только угрозой разоблачения деятельности, как своей, так и деятельности мужа. Наоборот, материалы свидетельствуют об обратном. Если угроза и шантаж были факторами, заставившими её пойти на службу к Бердяеву, то дальнейшую «самоотверженную» её работу (так говорили о ней её начальники) направляли уже иные причины: поощрение со стороны правительства и, если верить тем аттестациям, которые давались ей её охранными друзьями, политические взгляды, делавшие её «убеждённым врагом крамолы».

Мы взяли на веру два показания Серебряковой: 1) что муж её был также причастен к делам «охранки» ещё во времена Скондракова и Судейкина и 2) что сама она вошла в тайные отношения с «охранкой» под давлением угроз о разоблачении сотрудничества ПАСеребрякова. Повторяем, с этими утверждениями можно согласиться. Зато нельзя ни-,как отнестись с доверием к заявлению её о том, что первое столкновение и первая беседа её с Зубатовым относятся к 1900 году. Нет никаких сомнений – об этом говорят конкретные случаи провалов революционных организаций, а также и многочисленные документы руководителей московского политического розыска, что связь её с Московским охранным отделением установилась значительно ранее и, во всяком случае, не позже конца 80-х гг. прошлого столетия. Заметим кстати, что 80-е гг. были годами сильнейшего морального разложения интеллигенции, что, понятно, в значительной степени облегчало работу политического розыска по вербовке секретных сотрудников.

Впрочем, и сама Серебрякова, раскрывая историю своей жизни, невольно для себя проговаривается. Вот характерная выдержка из её показаний. Рассказывая о том, что муж её, несмотря на обещание отказаться от революционной работы, вошёл в 1887 году в работу кружка «Самоуправления» (об этом эпизоде речь будет позже), Серебрякова говорит:

«В 1887 году часть кружка „Самоуправления“ была арестована. Муж мой попался на обыске у Белевских, был там обыскан, но арестован не был. С этого дня Бердяев снова начал таскать его в „охранку“ и мучил всякими допросами о „Самоуправлении“. Муж категорически отрицал всякое своё участие в „Самоуправлении“, но вся эта передряга оказала страшное влияние на его здоровье, и я стала бояться, что он заболеет психически, да он и стал уже страдать навязчивыми идеями. Я окончательно терялась, что делать, и тогда по совету одного литератора ГШ.Ки-чеева я обратилась за протекцией к знаменитой тогда певице императорских театров Д.МЛеоновой. Кичеев сказал мне, что Бердяев бывает постоянно у этой Леоновой, играет там в карты, и что он, Кичеев, состоя в очень хороших отношениях с Леоновой, переговорит с ней и попросит повлиять на Бердяева, чтобы он оставил в покое моего мужа… Через несколько дней Кичеев привёз мне письмо Леоновой к Бердяеву, и я в первый раз переступила порог Московского охранного отделения. Бердяев сначала ломался, напоминал мне о моем нелегальном проживании в Москве, благодаря тому, что он покровительствует мужу, грозил, что он может меня арестовать. Я указала ему на то обстоятельство, что г-жа Дурново, по делу которой я должна была привлекаться, благополучно проживает в Москве, и смысла меня арестовывать нет никакого, т. к. дело Дурново окончательно покончено. После долгих препирательств он согласился, наконец, оставить мужа, пока он болен, в покое; Я, конечно, никаких обещаний что-нибудь для него, Бердяева, делать не давала, да и давать не могла, т. к. абсолютно ничем полезной ему быть не могла и не желала».