Чайна Мьевилль - Октябрь [litres]

Городской бедноте приходилось вторгаться в центр города, чтобы заставить услышать свои протесты. Так они поступили в 1905 году. Так они сделали и теперь.

Петроградская полиция перекрыла мосты. Но небесная канцелярия проявила солидарность с беднотой, организовав суровую морозную зиму. Вдоль улиц стояли высокие сугробы, а Нева была скована льдом. Демонстранты тысячами переходили на другой берег по льду.

В своей телеграмме британскому правительству посол Джордж Бьюкенен не придал этим беспорядкам большого значения, он пренебрежительно написал, что не случилось «ничего серьезного». Почти никто в то время еще не понимал, что происходит и к чему это приведет.

Взобравшись по берегу реки, демонстранты оказались в другой, более благополучной и состоятельной части города и начали пробираться мимо величественных зданий к центру. Полиция настороженно наблюдала за ними. Обстановка накалялась.

Сначала нерешительно – то один, то другой, потом все уверенней, уже целыми толпами, демонстранты начали швырять палки, камни и осколки льда, по которому они только что перешли Неву, в ненавистных полицейских, в просторечии – «фараонов».

К рядовым солдатам демонстранты, наоборот, относились миролюбиво. Они собрались огромными толпами у казарм и госпиталей. Там они вступали в разговоры с любопытствующими и дружески настроенными солдатами.

Бо́льшая часть солдат Петрограда была призывниками, проходящими строевую подготовку новобранцами или скучающими, ожесточенными, недисциплинированными, деморализованными резервистами. В их рядах были также раненые или больные, эвакуированные с фронта.

А. Ф. Ильин-Женевский уже был убежденным большевиком, когда на поле боя получил отравление газами, а в результате контузии временно потерял память. Находясь на больничной койке под опекой медсестер, он наблюдал за политическим пробуждением раненых, за «стремительно революционизирующейся армией». «После всех кровавых ужасов войны люди, оказавшиеся в мирной тишине госпиталей, невольно начинали задумываться над тем, что стало причиной всего этого кровопролития и жертв». И он заметил, что подобные размышления переходили в «ненависть и ярость». Было хорошо известно, что раненые особенно ожесточенно относятся ко всему, связанному с военной жизнью, и в этом печальном факте нет ничего удивительного.

А что же двенадцатитысячное «надежное» войско, на которое возлагали свои надежды правители города?

А как насчет безжалостных казаков? Никогда не знавшие крепостничества казаки, говорившие на русском или украинском языках, они селились обособленными общинами на Дону. Эти общины изначально придерживались самоуправления, хоть и грубовато-военизированного толка. К девятнадцатому веку сложилось традиционное представление о казаках как о независимой, уважаемой и полной чувства собственного достоинства социальной группе, имеющей собственные обычаи и традиции, как об отдельном народе внутри русской нации, о коннице, которая временами вела оседлый образ жизни. Они были живыми символами России и традиционными исполнителями царских репрессий – двенадцать лет назад много было на снегу крови, пролитой их плетками и шашками.

Но казаки никогда не были монолитным сообществом. У них также имелись межклассовые различия. И многие из них устали и от войны, и от того, как их на этой войне использовали.

На Невском проспекте толпа демонстрантов уперлась в отряд конных казаков с блестевшими на солнце шашками. Наступил момент ужасающей нерешительности. Казалось, этот миг долго тянулся в звенящей ледяной тишине. Внезапно казаки развернулись и ускакали, оставив демонстрантов в радостном недоумении.

Другие демонстранты на Знаменской площади приветственно окликнули еще один отряд казацкой конницы, и на этот раз всадники улыбнулись в ответ демонстрантам вместо того, чтобы разгонять толпу. Когда в толпе раздались аплодисменты в адрес казаков, как возмущенно докладывала полиция, казаки раскланивались, сидя в седле.

В Таврическом дворце уже несколько часов продолжались антиправительственные выступления депутатов Государственной думы. Они требовали, чтобы царь учредил министерство, которое находилось бы в непосредственном подчинении у Госдумы. Александр Керенский, хорошо известный представитель левых сил, трудовик, во многом заработавший известность благодаря многочисленным статьям, посвященным Ленскому расстрелу, с такой беспощадностью клеймил правительство, что царица была глубоко возмущена, узнав об этом, и в ярости писала мужу: Керенского нужно повесить. Наступил вечер, стало еще холоднее. На бурлящих улицах звучали революционные песни. Увидев, как рабочие с фабрики «Промет» шагали колонной под предводительством женщины, казачий офицер высмеял их за это: мол, идут за какой-то бабой, за ведьмой. Агриппина Круглова, большевичка, о которой шла речь, выкрикнула в ответ, что она свободная работница, жена и сестра солдат на фронте. Получив такую отповедь, целившиеся в нее казаки опустили свои ружья.