Николай Черкашин - Покушение на крейсер

Осмотрев барабан, переложил наган в карман шинели (без погон).

Стеша при виде оружия жеманно ойкнула.

- Подай дождевик, - оборвал ее Грессер.

Нахлобучив на фуражку просторный капюшон и убедившись, что "краб" не виден, Николай Михайлович вышел из квартиры.

25 октября 1917 года

4 часа утра

Матрос 1-й статьи Никодим Землянухин проснулся от того, что увидел во сне, как гадюка цапнула его за ногу. Нога загорелась, заныла... Но то уже было не во сне, а наяву. Вчера царапнула лодыжку юнкерская пуля в перестрелке у Николаевского кавалерийского училища. Вроде пустяк, весь день ходил с перевязкой, к утру же вишь как взяло, задергало... А тут еще и змея приснилась... Аспида во сне видеть, известное дело, хитреца встретить. Но хитрецов Никодим среди своих корешей не числил, а иных встреч не предвиделось. Кряхтя и охая, Землянухин сел на скрипучей экипажной койке.

Матросы с подводного минного заградителя "Ерш", намаявшись за день, храпели во все завертки.

Никодим достал из-под подушки бинт и поковылял в коридор - на свет, рану посмотреть да свежей марлей замотать. У питьевого бачка гремел кружкой Митрохин, минный боцманмат и председатель лодочного судкома. Был он в тельнике полосатом, в исподнем и сапогах.

- Охромел, браток? - участливо поинтересовался Митрохин. - Эк тебя не ко времени клюнуло! Нынче контру вышибать пойдем, а ты обезножел...

- Юнкера подковали.

- Вот что, - распорядился Митрохин. - Все одно ты не ходок пока. А у меня каждый боец на счету. Заступай-ка ты на весь день в караул "Ерша" охранять. Не ровен час, какая стерва полезет. Лодку, сам знаешь, в момент затопить можно.

- И то жалко - новехонька, - соглашался Землянухин, перетягивая лодыжку. - В море еще не ходила... Не робь, догляжу.

- Скажи баталеру, чтоб цельных две селедки выдал, буханку хлеба и шматок сала, как пострадавшему от наемных псов капитала.

- Ишь ты, - усмехнулся Никодим. - Складно заговорил.

25 октября 1917 года

5 часов утра

Долги осенние ночи в Питере. Еще и намека на рассвет не было. Шквальный ветер расклеивал желтые листья по мокрой брусчатке Конногвардейского бульвара. Грессер шагал, прикрывая лицо отворотами дождевика. Он сворачивал в безлюдные переулки и, если впереди маячили какие-либо фигуры, пережидал в подворотнях, грея в ладони тяжелую сталь нагана.

"День славы настает..." - звенела застрявшая в мозгу строчка.

У Поцелуева моста он наткнулся на извозчика-полуночника, чудом занесенного в такую ночь на Мойку.

- Эй, борода! - окликнул его Грессер. - В Графский переулок свезешь не обижу!

- Можно и в Графский, - протянул нахохлившийся возница в рваной брезентухе. Но, разглядев под капюшоном офицерскую фуражку, трусливо запричитал: - Слезай, ваше благородие, не повезу! Жизнь нонче дырявая. И тебя под пулю подставлю, и сам пропаду. Пешочком оно надежнее.

Хлестнул лошадь и покатил прочь от опасного седока.

Но и пешком идти оказалось не так безопасно, как предсказывал извозчик. Едва Грессер перешел мост через Мойку, как на той стороне его строго окликнули:

- Эй, дядя, ходь сюды!

Три солдата в зимних папахах, с винтовками за плечами поджидали раннего пешехода на углу.

Кавторанг взвел в кармане курок и, с трудом переставляя ноги, двинулся к ночному патрулю. Глаза перебегали с солдат на парапет моста, с моста на угол переулка, привычно оценивая расстояние и время, отпущенное ему на все - на поиски спасения, на мгновенное решение, на прыжок, на бег...

К счастью, они просто стояли, дымя цигарками, а не шли ему навстречу. До них было шагов полста... Грессер не спеша перешел на их сторону и двинулся по тротуару. Он уже присмотрел арку, ведущую во двор, и знал, что будет делать в следующий миг.

- Ходи веселее! - поторопил ефрейтор-бородач, опиравшийся на винтовку. Поравнявшись с аркой, Грессер метнулся в глубокий проход, и, прежде чем солдаты спохватились, скинули с плеч винтовки, бросились за ним, он успел проскочить во двор и рвануть вправо за угол трехэтажного флигеля. Грессер с гимназических лет знал эти места, и, конечно же, солдатам-чужакам неведомо было, что за флигелем напрострел уходит анфилада из четырех дворов, где каменные коробки разгорожены жилыми перемычками, и что все входные двери правой стороны выводят не только на "черные лестницы", но и в подъезды соседней улицы.

Три винтовочных выстрела, сделанных преследователями скорее с досады, чем для дела, пошли гулять эхом по гулким закоулкам двора-лабиринта, будя и без того встревоженных жильцов.