Оскар Йегер - Всемирная история. Том 4. Новейшая история

В следующий раз, 22-го, оказалось, что зал jeu-de-pomme занят принцами и заседание перенесено было в церковь Св. Людовика. 23-го состоялось, наконец, заседание короля.

Он отменил как незаконные решения третьего сословия, обещал согласиться на отрешение двух первых сословий от их привилегий, надавал ряд либеральных обещаний и подал надежду, что, при умеренности первых двух сословий, возможны будут общие заседания по вопросам, затрагивающим общие интересы. «Если при выполнении этих плодотворных начинаний, я встречу новые затруднения, то я один стану трудиться на благо народа моего и буду считать себя единственным его представителем». Это были сильные слова, произнесенные робко человеком, игравшим только роль, и то довольно плохо, не обладавшим ни твердой решимостью., ни самостоятельностью убеждений. «Повелеваю вам теперь разойтись, а завтра продолжать занятия каждой группе отдельно в назначенном для нее помещении». Дворянство и часть духовенства повиновались. Депутаты третьего сословия не расходились. К ним подошел обер-церемониймейстер маркиз де Брезё: «Господа, вы слышали приказание короля?» Президент Бальи ответил коротко, что узнает мнение собрания. Тогда поднялся граф Мирабо, которого, невольно, собрание признавало уже своим главой. «Вы не имеет здесь ни места, ни права голоса! — крикнул он своим громовым голосом испуганному царедворцу. — Впрочем, передайте пославшему вас, что мы здесь по воле народа, и что нас можно вытеснить только вооруженной силой».

Другой человек побоялся бы говорить об этой силе; он сам после говорил, что рота гренадеров положила бы конец всему, но это не пришло никому в голову; присланы были рабочие убрать скамьи. Королева принимала ничего не стоившие пожелания двора и поздравления знатных дворян по случаю удавшегося lit de justice; король, слушая доклад обер-церемонийместера о происшедшем, отвечал с беспечностью, столь роковой для него и для государства: «Eh bien, если messieurs du tiers-etat не желают уходить, то можно их и оставить».

Таким образом, совершился переворот. 24-го к собранию присоединилось большинство духовных, на следующий день меньшинство дворян; остальная часть обоих сословий примкнула через несколько дней, и Бальи председательствовал в соединенном национальном собрании. Можно было приступить к составлению конституции для Франции, но прежде всего избрали комитет для подготовительных работ.

Нужно было сильное правительство, чтобы спокойно окончить работу национального собрания; образовать его можно было только из членов самого собрания; такое руководство было бы возможно, оно даже требовалось тут более, чем во всяком ином парламентском собрании. Если Мирабо не мог выступить руководителем вследствие того, что он называл позором своей юности, то следовало заручиться, по крайней мере, его поддержкой. Он был настоящий государственный человек, смертельный враг прежнего порядка вещей и современного безначалия; он постарался сблизиться с Неккером и предлагал ему свою поддержку.

Но гордый своей добродетелью, тщеславный буржуа отклонил предложение Мирабо, и собрание было предоставлено самому себе. Оно состояло из новичков-политиков, совершенно незнакомых с порядком ведения прений; слишком многочисленное для спокойных обсуждений, не успевшее образовать партий или выдвинуть руководителей. Драгоценное время тратилось на пустяки, скучный оратор произносил заученную речь или, наоборот, под сильным впечатлением. Сотни людей разом требовали голоса, и дни проходили среди шума, волнений, театральных сцен во французском вкусе. Гораздо хуже было то обстоятельство, что громадное большинство членов было проникнуто теми же сильными, но безотчетными чувствами, как и весь народ, той же ненавистью ко всему старому, той же надеждой на новый, идеальный государственный строй; тот же смутный страх противодействия со стороны властей старого режима и более всего рабское подчинение громким эффектным фразам и отвлеченным понятиям: свобода, общественное благо, национальное достоинство, гражданская доблесть, человеческие права, народная воля и народовластие.

Этот власть имеющий народ — изобретение Ж.-Ж. Руссо — скоро дал почувствовать свою силу. Наряду с собранием и королевством существовала еще власть. Вблизи от палаты заседаний Версаля жило население государственной столицы Парижа, разросшееся до 600 000 человек, превысившее все округи Франции и гордое своим руководящим положением. Естественно, что его население принимало горячее, и по природе французов, страстное участие во всем происходившем вокруг него. Для этого им не нужно было возмутительной материальной нужды народа, ни денег герцога Орлеанского, подкупавшего руководителей этой массы. Бесследно не прошло ничего. Герцог был пустой, ничтожный, низкий человек, но был принц крови, был в родстве со двором. Его Palais-royal, сам по себе целый городок с кафе, игорными домами, ресторанами, публичными домами, очень доходное владение, сделался главным местопребыванием возбужденной толпы, ораторов, подстрекателей, которые в последнее, необыкновенно благоприятное время, постоянно там собирались. Полиция уже не имела там силы. Власть перешла к депутатам округов и к шумным собраниям Palais-royal; в их руках была возможность нарушить в любое время мирное согласие собрания и короля и, при слабости исполнительной власти, вынуждали ее вмешиваться в дела управления и, в свою очередь, попадать под влияние и владычество этой бушующей толпы. Такой случай представился по ничтожному поводу: неповиновения и ареста нескольких солдат французской гвардии, грубо нарушивших дисциплину. Толпа, или то, что называли народом, освободила их, а собрание, действуя согласно воле народа, делало вид, что ходатайствует у короля о помиловании их. Король милостиво простил, но для порядка вернул их сначала в тюрьму. Скоро должно было выясниться еще очевиднее, кто был хозяином государственного здания, связи которого, очевидно, расползались с каждым днем.