Сергей Мельгунов - Судьба императора Николая II после отречения

Позднейшая схема Гурко, навеянная в значительной степени ознакомлением мемуариста с имевшейся уже литературой по вопросу, им затронутому, не представляется убедительной. В той предварительной фазе, о которой сейчас идет речь, показания монархических деятелей, данные следователю, представляют несомненно большую объективную ценность. Очерченные ими условия переговоров их с гр. Мирбахом как бы исключают сказанное о том, как Мирбах, «возмущенный неисполнением его требований», запросил объяснения от Свердлова и получил ответ: «Когда лошадь горячится и бьет, ее нельзя рвать за узду. Надо ее погладить, и она сама войдет в конюшню. Что делать, – мы еще не организованы и должны считаться с властью на местах. Погодите – пусть Екатеринбург успокоится». Ответ этот передается в повествовании Булыгина, – из каких документов следственного материала, конечно, остается неизвестным. Вероятно, такую точность надо отнести в область беллетристических прикрас к прозаическому утверждению Соколова, что Свердлов «обманывал немцев, ссылаясь на мнимый предлог неповиновения Екатеринбурга». Очевидно, никакого запроса со стороны немцев и не поступало, за исключением того разговора, который Мирбах имел с Караханом и Радеком и содержание которого было передано в Берлин.

Переговоры о судьбе царской семьи, которые пытались вести с агентами, фактически оккупировавшей значительную часть европейской России, иноземной власти некоторые представители русской консервативной общественности, естественно, выходили за пределы соображений гуманитарных и расширялись до обсуждения проектов о свержении большевистского правительства. Эти проекты неизбежно должны были, однако, столкнуться с той двойственностью, которую приобрела политика Германии по отношению к России, – не только в силу неестественного компромисса, каким являлся для императорской Германии брестский мир, но и потому, что в руководящих кругах самой Германии не было единства мнения и не было заранее разработанного плана действий. Расхождение между военным командованием и дипломатией очень определенно наметилось уже в дни, когда еще в Брест-Литовске разыгрывались трагикомические сцены между немецкими империалистами и интернационалистами, выступавшими под знаменем русской власти, когда дипломат фон Кюльман, под давлением Австрии готовый идти немедленно даже на сепаратный мир с Россией, вел одну линию, а ген. Гофман вел другую, настаивая на продолжении перемирия и на заключении мира уже в Петрограде, если большевики не согласятся на немецкие условия.

В последующее время, когда украинский «хлебный мир» и «деловое» использование большевистских возможностей в Великороссии становилось до известной степени иллюзорным и наступило разочарование, противоречия на местах становились еще ярче, так как из центра (из Берлина), как засвидетельствовал один из наиболее вдумчивых немецких дипломатов Гельферих в своих воспоминаниях, не было определенных руководящих директив. Борьба шла в плоскости политики, строящейся на распаде и ослаблении России и тенденции поддержать ее единство. Основные вехи немецкой дипломатии расставлялись, конечно, на первом пути, и поэтому, несмотря на все представлявшиеся вариации, политика в отношении советской власти на территории, где эта власть существовала, была довольно однотипна. Гельферих имел полное право, в конце концов, сказать, что советская власть пережила все кризисы и выдержала борьбу только в силу близорукой политики Германии, пагубной для нее самой. В итоге контактная работа немцев и большевиков в Великороссии сочеталась с напряженной подчас борьбой на Украине, где местный ЦИК, например в апреле, открыто приглашал «уничтожать… германских разбойников», которые по особому соглашению, не включенному в общий договор, гарантировали очищение Украины от большевиков, и где во имя выполнения надежд на «хлебный мир» [353]призрачная власть Рады была заменена с элементарно-грубой простотой другой, послушной немецким велениям, властью ген. Скоропадского, опиравшегося на «хлеборобов»; формальный нейтралитет в центре не помешал немцам поддерживать антибольшевистские образования на окраинах, принять непосредственное участие в поддержке «мудрой политики» донского атамана Краснова, считать себя союзниками с ним в борьбе с большевиками и даже заключить с ним формальный договор о разделе «добычи» в случае совместного участия германских и донских войск», и терпимо на первых порах относиться (по выражению Милюкова, даже «ухаживать») к Добровольческой армии ген. Алексеева, поскольку она не выходила из сферы лишь психологического отталкивания по отношению к партнерам большевиков, позорным миром выведших Россию из международной войны [354].