Владимир Щербаков - Асгард — город богов

Люблю час после заката. И здесь и на море. И придумал для него название: голубой час. Это самое спокойное время суток.

Ещё два заплыва. И, как в замедленном кино, все во мне и вокруг почти замирает, отдыхает. Потом — несколько глотков воды у крохотного фонтана. По аллее — под мост, по которому иногда спешат поезда! Три дорожки, разделённые одна от другой тихими улицами. Шаг лёгкий, быстрый, кошачий. В такие минуты я готов думать, готов к любым неожиданностям, но могу и просто уснуть, едва прилягу на свою тахту у окна с открытой форточкой.

Руки мои пахнут тиной и травой, копна высохших каштановых волос делает моё отражение в зеркале новым. Глаза кажутся тёмными в полутьме. Моя рука сжимает яблоко. Несколько таких же спокойных минут — и я кладу яблоко на стул. Сон!

Не сразу я поверил в это…

На рассвете Жанну, мою двоюродную сестру, разбудило необычное ощущение тепла. Это было мягкое ровное излучение, которое притягивало, манило её к окну. Окно она не занавешивала вот уже несколько дней. Почему — она не знает. Раньше она могла спать только при занавешенном окне. И вот она встала с постели. И в тот же миг негромко вскрикнула. За стеклом ей чудился яркий свет. Но это так и было, это не показалось ей. Из света возникла женщина.

Какая она была?

На ней было голубое платье с сиреневыми отливами. Это были живые светящиеся краски, подчёркивавшие объём. Она рассмотрела её пояс у груди, широкий подол, удивительные сиреневые туфли с золотыми цветами. Она встретила взгляд очень светлых глаз. Они сияли золотом. После расспросов мне стало ясно, что ещё точнее передаёт это необыкновенное сияние сплав электрон, то есть золото с добавкой серебра. Из этого сплава древние отливали удивительные фигурки, и в гривах скифских коней виден каждый волос.

Разница та, что электрон отражает лучи, падающие на него. А глаза этой женщины за окном светились собственным светом. Жанне было страшно. Она молча рассматривала гостью, которая стояла там, за окном, как на паркете, и ноги её не нуждались в опоре. У сердца она держала ребёнка. Он был укрыт светло-голубым. Из ладони поднятой правой руки женщины исходил луч. Может быть, он разбудил Жанну, но сейчас она, женщина, держала ладонь так, что луч миновал её, шёл мимо, вдоль стены дома.

— Не удивляйся, что я пришла к тебе, — негромко сказала женщина, голос у неё был мягкий, низкий, грудной, и лицо её с округлыми, необыкновенно милыми чертами оживало при каждом слове, а на платье неярко вспыхивал свет и как будто проступал внутренний рисунок — то огнецветный, то спокойный.

— Если тебе нравится моё платье, сшей себе такое же, — добавила женщина с ребёнком, взглянула на него, и ребёнок ответил ей улыбкой.

— Да, платье мне нравится, — сказала Жанна. — Скажи, почему ты пришла ко мне?

— Не спеши, — ответила женщина. — Придёт время, и я скажу.

— Я догадываюсь, кто ты.

— Это не тайна для тебя, — подтвердила женщина догадку и напомнила Жанне случай, когда та пожелала зла одной своей знакомой и это исполнилось, к удивлению самой Жанны.

— Не желай другим зла, — сказала женщина.

— Я тогда погорячилась, — слегка покраснев, произнесла Жанна. — Я не могла даже предположить, что мои слова исполнятся.

— Но теперь ты знаешь, что твои пожелания могут исполняться.

— Да, знаю.

У женщины был спокойный, ровный голос, и теперь, когда Жанна знала, кто она, страх её улетучился, было легко, как во сне, но она сознавала, что это не сон, не видение, не наваждение. И когда женщина исчезла, она осталась у окна и молча стояла, словно надеясь увидеть снова обворожительное лицо с ярко-золотыми глазами, мягкими чертами лица, выпукло-нежными губами — лицо женщины, которая так же добра, как и строга, так же тверда, как и пленительна, которая знает о ней все и оттого на душе легче.

Она знала только одно имя этой женщины с ребёнком: Богородица.

Она, конечно, не могла предположить, какой сложной жизнью живут боги и богини, как их изменённые иногда до неузнаваемости имена остаются в памяти разных народов. Получается так, как будто рождаются разные божества в разных землях. Но это чаще всего не так. Под разными именами выступает одна суть, проступают черты мира богов, о котором мы почти ничего не знаем.

Явь, Навь и Правь — так называли славяне три мира. Мир людей. Мир духов. Мир богов. Правь — это и есть Асгард, как бы он ни назывался у других народов. И там райская роща, и древо жизни, и сами боги. Это не сказка, а мировоззрение, выстраданное человечеством. И не бессилие дикаря, а удивительно образное, яркое, неповторимое мышление создало или удержало представления о такой структуре Вселенной. Древние знали о бессмертии души. Они знали об Асгарде, о древе мира, о многом, что дано было ещё великанам саг и мифов. Миф — лишь форма, самая удачная для того, чтобы преодолеть неверие и пронести знание к потомкам через тысячелетия.