Андрей Сахаров - Владимир Мономах

Потом рати двинулись на юг. Владимир вновь ехал стремя в стремя с отцом. Дружины торопились на Альту, куда уже пробились половцы. Привалы были коротки, а переходы длинны и утомительны.

Через день впереди, у края неба, появилась бурая дымная пелена: горели окрестные деревни и леса, и дым пожарища простирался по всему полю, докуда хватал глаз.

К вечеру русские князья подошли к Альте и увидели, что вдалеке, па том берегу, мерцают бесчисленные костры половецкого стана.

В полночь, по разбивая шатра, прямо под открытым небом князья держали совет, что делать дальше. Изяс-лав, указывая на великую половецкую силу, предложил отойти назад, собрать людей со всей земли и лишь после этого ударить по врагу. Братья лишь усмехнулись. Великому князю хорошо говорить, не его владения топчет враг, не его смердов уводит в плен; видно, думает великий князь, что иссякнет сила половецкого удара и не докатится опа до киевских стен. Святослав настаивал изготовиться и наутро начать бой. Наиболее решительно был настроен Всеволод. Владимир никогда не видел, чтобы его отец, всегда спокойный и рассудительный, находился в таком волнении. Он весь как бы подтянулся, голос его е-веиел, глаз с прищуром окидывал сидевших кгсязей.

– Надо ударить тогда, когда поганые ждут нас меньше всего. Ясно, что у нас недостанет сил, чтобы сокрушить их завтра, наверное, недостанет их, чтобы сокрушить их и сегодпя. Но ночь и внезапность скрадывают число. Надо развести костры, обмануть врага и тут же начать переправу. Сейчас Альта почти пересохла, и можно спокойно перейти ее вброд.

Владимир слушал отца, и ему казалось, что предлагает он единственно разумное дело. А там как бог подаст.

В ночь же руссы ударили по половецкому стану и вначале добились успеха, потеснили врага, захватили первые его кибитки и даже поволокли в свой лагерь пленных, но все глубже и глубже погружались руссы в пылающую кострами степь, и оказалось, что не было ни конца ии краю ни этим кострам, ни этим шатрам, ни кибиткам, а из степи прямо на них с визгом выплескивались все новые и новые конные половецкие волны, заливая малочисленные дружины руссов. Шла яростная ночная схватка, и враг стал одолевать. Князья видели, что если сейчас, еще до восхода солнца, не повернуть назад, то на заре половцы вырежут всех до конца, и русские дружины повернули обратно. Половцы их не преследовали и дали исчезнуть в непроглядной ночной мгле. Но наутро, едва взошло солнце и окрасило степь в нежно-розовый цвет, воины заметили, как вдали будто кипит край поля, - это половецкая конница шла вослед княжеским дружинам. И руссы рассыпались в стороны. Святослав с сыновьями повел свою дружину на север, намереваясь отсидеться в Черпигове. Изяслав со своим сыном Свято-полком, воеводами Коспячко и Тукой уходил к Киеву. Вместе с ним скакали Всеволод и Владимир Моиомах. Пути в Переяславль были переняты врагом. Владимир впервые испытал это, так пугавшее его впоследствии чувство страха. Дружина разбита, и нет теперь никого между этой грозно клубившейся на горизонте степью и им самим. Еще мгновение - и эти клубы охватят и малое

число оставшихся дружинников, и отца, и его самого, засвистит над головой половецкий аркан, и прощай, жизнь: плен, рабство, позор, в лучшем случае выкуп и потом на всю жизнь несмываемое пятно половецкого отпущенника… И он пришпоривал и пришпоривал коня, погружаясь в мрачные мысли.

Киев встретил князей пасторожеш-го. На горе горожане собирались кучками, горячо обсуждали беды, навалившиеся на Русскую землю. Подол гудел. Там шло нескончаемое вече. Люди кричали, что князья их предали, что Коснячко нарочно не дал им оружия, что лучше бы во главе войска стоял храбрый витязь Всеслав. Все чаще и; чаще среди крикунов угадывались выходцы из Полоцка. Изяслав, Всеволод и Владимир все вместе закрылись в старом Ярославовом дворце, дружинники плотно охраняли к ному все подступы. А ярость народная нарастала. Среди толпы появился иечерский монах, который указывал перстом на небо: «Наводит ведь бог в гневе своем иноплеменников на землю, и, только пережив это горе, жители ее вспоминают о боге; на междоусобную же войну соблазняет людей дьявол».

Смутясь, слушал люд речи монаха, а оп все подымал и подымал перст и рек про распутство, неверие и лживость людскую, про братоубийственную вражду князей, про их клятвопреступление и заточение полоцкого князя Всеслава. Колыхалась толпа, и уже раздавались в ней голоса, что не дал Коснячко людям оружие, потому что боится их, что надо освободить невинных людей, посаженных воеводой в погреба.