Николай Костомаров: О следственном деле по поводу убиения царевича Димитрия.

Не говорим уже о том, что мы не встречаем ни показания царицы, ни осмотра тела Димитриева. На этот счет говорят: да ведь дело не полное, мы имеем только отрывок. Правда, но этот отрывок начинается приездом и Уг­лич следователей, надлежало бы тотчас и быть осмотру. Летописец прямо и говорит, что он совершился тотчас по приезде Шуйского с товарищи: «…и осмотри тела праведнаго заклана». Ина­че и быть не могло. Отчего же этого осмотра нет в следственном деле? Конеч­но, оттого, что этот осмотр давал вы­воды, противные заранее решенному ре­зультату следственного дела, который должен был состоять в том, чтобы изо всего оказывалось, что царевич зарезал­ся в припадке болезни. Напротив, раны на теле Димитрия, вероятно, очень явно показывали, что он был умерщвлен, и потому-то в день его смерти углича­не, видя тело только что испустившего дух зарезанного ребенка, с полной уверенностью бросились бить тех, кото­рых считали убийцами.

Судя по всем известиям того вре­мени и по соображениям обстоятельств, предшествовавших этому событию, со­провождавших его и последовавших за ним, кажется, едва ли можно сом­неваться в истине того факта, что Ди­митрий-царевич был зарезан. Правитель­ство того времени, когда совершено было убийство, имело свои поводы ста­раться уверить всех, что царевич заре­зался сам. Если бы убийство случилось не только по воле, но против воли Бо­риса, тогда Борису должно было пред­ставляться лучшим средством избавить себя от всякого подозрения – поста­вить дело так, как будто царевич убил себя сам.

В какой степени Борис участвовал в этом факте, мы едва ли в силах решить положительно. Одно только считаем вероятным, что Борис, как умный и осторожный человек, не давал пря­мого повеления на убийство тем ли­цам, которых он отправил в Углич наблюдать за царевичем и его родней и которые умертвили царевича. Быть может, до них доходили намеки, из которых они могли догадаться, что

Борис этого от них желает; быть может, даже они и по собственному соображе­нию решились на убийство, достаточно убеждаясь, что это дело угодно будет правителю и полезно государству. Могла их к этому подстрекать и вражда, воз­никшая у них с Нагими. Во всяком слу­чае, они совершили то, что было в видах Бориса: без сомнения, для Бориса каза­лось лучше, чтоб Димитрия не было на свете. Раздраженное чувство матери, ли­шившейся таким образом сына, не дало убийцам совершить своего дела так, чтоб и им после того пришлось пожить в доб­ре, и Бориса не подвергать подозрению. Убийцы получили за свое злодеяние кару от народа, смерть царевича осталась без свидетелей, за неимением их набрали и подставили таких, которые вовсе ни­чего не видали; но все жители Углича знали истину, видевши тело убитого, вполне остались убеждены, что царевич не зарезался, а зарезан. Жестоко был на­казан Углич за это убеждение; много было казненных, еще более сосланных; угличан, видевших своими глазами заре­занного Димитрия, не оставалось, но зато повсюду на Руси шепотом говорили, что царевич вовсе не убил себя сам, а был зарезан. Не только русские — иностран­цы разносили этот слух за пределами московской державы. Следственное дело с его измышлениями не избавило Бори­са от подозрения.

Это подозрение, однако, не помеша­ло Борису по смерти Федора взойти на престол при посредстве козней, располо­жения к себе духовных и подбора партии в свою пользу. Борис не был человек злой, делать другим зло для него не составляло удовольствия, ни казни, ни крови не любил он. Борис даже склонен делать добро, но это был человек из тех недурных людей, которым всегда своя сорочка к телу ближе и которые добры до тех только пор, пока можно делать добро без ущерба для себя; при малей­шей опасности они думают уже только о себе и не останавливаются ни пред каким злом. От этого Борис в первые годы своего царствования был добрым государем и был бы, может быть, долго таким же, если б несчастное углицкое дело не дало о себе знать. Воспоминание об нем облеклось таинственностью, которая породила легенду, что Димитрий, не зарезался и не зарезан, а спасся от убийц и где-то живет. Этой легенде естественно было в народном воображении родиться именно при той двойственности, какая существовала в представлениях об углицком событии. Правительство говорило, что Димитрий сам убил себя; в народе сохранилось представление, что Дмитрий зарезан; в противоположности двух различных представлений образовалось третье представление, наиболее щекотавшее воображение. Борис, услышавши об этом, хотел найти виновников такого толка, уже более опасного для него, чем были толки о том, что царевич зарезан, но найти творцов этого слуха он был не в состоянии, потому что их не было, — была только мысль, носившаяся, как по ветру, в народе. Борис сделался тираном, возбудил против себя ненависть, а с ненавистью возрастала уверенность в существовании Димитрия и явилась надежда на его появление.