Игорь Козлов - По следам «Турецкого гамбита», или Русская «полупобеда» 1878 года

Этот челночный визит императора к брату-главнокомандующему за Дунай, как и их короткое совещание, происходил а фоне радостного воодушевления от победы 25 июня (7 июля) — взятия Тырнова. Александр II был в прекрасном расположении духа, и, что самое интересное, утром 27 июня (9 июля) он не возражал против смелого плана Николая Николаевича. Именно этим можно объяснить тот факт, что «по приказанию великого князя» на следующий день, 28 июня (10 июля), начальник полевого штаба Дунайской армии генерал-адъютант А. А. Непокойчицкий в письме военному министру Милютину конкретизировал положения «более смелого» плана соответствующим расчетом движения различных частей армии. Он также отмечал, что «главнокомандующий полагал бы полезным придвинуть ныне же одну или две пехотные дивизии к армии, для усиления ее» [48] Сборник материалов… Вып. 25. СПб., 1899. С. 18. .

Однако 28 июня (10 июля) ситуация в Зимнице начала резко меняться. До императорской главной квартиры стали доходить более подробные сведения о взятии Тырнова. И здесь, по словам Милютина, обнаружилось, что данное событие «вовсе не имело той важности, которую ему сгоряча придали по первой телеграмме». В то же время поступила «прискорбная телеграмма» от главнокомандующего Кавказской армией великого князя Михаила Николаевича о снятии осады Карса, общем отступлении русской армии к государственной границе и переходе на кавказском театре военных действий к обороне в ожидании подкреплений из России. А поздно вечером Милютин зачитал государю полученное им письмо Непокойчицкого.

Вот теперь, представив такой, не внушающий оптимизма информационный фон вечера 28 июня (10 июля) — дня, когда Милютину исполнился 61 год, — предоставим слово самому военному министру:

«Я воспользовался случаем, чтобы представить государю некоторые соображения относительно составленного великим князем плана действий, по моему мнению, крайне рискованного и даже безрассудного. Видно, мои объяснения произвели свое действие, потому что государь вчера же поздно (т. е. 28 июня (10 июля). — И.К. ) написал в этом смысле письмо главнокомандующему» [49] Милютин Д. А. Дневник. 1876–1878. М.: РОССПЭН, 2009. С. 258. .

В каком «смысле» было это письмо, мы уже знаем.

Итак, утром 27 июня (9 июля), слушая изложение «более смелого» плана главнокомандующего, Александр II возражений не высказывает, однако вечером 28 июня (10 июля), наедине уже с Милютиным, он этот план отвергает и письменно уведомляет об этом великого князя.

Что это? Плод более глубокого размышления? Наверное, ведь, как признавался сам Александр II, он, выслушав соображения брата, «с тех пор… много об этом думал…» [50] Особое прибавление… Вып. III. C. 19. . Но что реально изменилось? Осложнилась ли обстановка для русской армии? Нет. На дунайском театре военных действий для русских ухудшилась не текущая реальность, а только лишь представления о тенденциях ее развития в сознании военного министра и императора. Представления же эти сформировались под воздействием печальных сообщений, поступивших к вечеру 28 июня (10 июля). В результате выбор был сделан в пользу предотвращения лишь опасений, т. е. того, что еще только могло случиться. А ведь могло и не случиться, при условии смелого формирования иной, выгодной реальности путем решительной поддержки уже осуществляемых успешных наступательных действий.

О многом говорит ответ Николая Николаевича, направленный Александру II из Поликраешти вечером 29 июня (11 июля):

«В моем новом плане действий я отнюдь не намеревался и не намерен двигаться далее за Балканы, пока не узнаю, что будет делать

неприятель (курсив мой. — И.К. )».

А «пока не узнаю», то: 1) занятием одного или двух балканских проходов «хочу ограничиться»; 2) пехотные дивизии VIII корпуса остаются на севере Балкан (9-я — в Тырнове и Габрове, 14-я — у Боруша); 3) далее же — действовать по обстоятельствам, «когда… найду возможным и нужным воспользоваться успехом, бывшем в Тырнове».

Такой новый алгоритм действий был представлен императору спустя всего двое суток после изложения ему «более смелого» плана наступления.

Потеря стратегической инициативы и попадание в зависимость от действий противника при таком мышлении главнокомандующего были просто неизбежны. Николай Николаевич явно попытался дезавуировать «смелость» своего плана, поэтому просимые им дополнительные дивизии были представлены в письме как необходимые не для укрепления резервов армии, а для охраны «своего возлюбленного Императора» [51] Там же. С. 51–52. .