Николай Дубинин - Вечное движение (О жизни и о себе)

С интересом вспоминаются общие комсомольские студенческие собрания, посвященные предоставлению стипендий. Их получали те студенты, которых поддерживали эти собрания. Помню огромную аудиторию, шумливую, веселую толпу, которая заполнила ее целиком, трибуну, куда вызывались по очереди студенты, претендующие на стипендию. Каждый должен был рассказать, кто он, как попал в университет, почему ему нужна стипендия, каковы его общественные дела и успехи в учебе. Взволнованный, однажды взошел и я на эту трибуну. Стоял пронзенный сотнями глаз. Рассказ мой был встречен шумным согласием, и я стал получать стипендию, сначала 7 рублей в месяц, затем 15 до окончания университета.

Стипендия даже в 7 рублей - хорошо, но все же маловато. И в те времена, когда я учился еще во 2-м МГУ, мы целой бригадой студентов поступили в ночные сторожа по охране университетских зданий. В зимние морозные ночи ходил я по Пироговке, скрипя снегом, с холодной, жгущей железом винтовкой в руках. Было у нас укрытие - будка, которая стояла прямо на улице. Я залезал в нее погреться и предавался своим мыслям, старался внимательно и последовательно продумать тот или иной мучивший меня философский вопрос. Этих вопросов было много, например: может ли человек познать себя и окружающий его мир? Что такое жизнь человека и какой она имеет смысл? Почему нам всем уготована смерть и прав ли поэтому Кириллов у Достоевского, который был готов прервать жизнь в любую минуту? В чем состоят силы, которые создали эволюцию жизни на Земле и вызвали человека из недр царства животных? И много, других, неразрешимых для меня в те дни вопросов. Я искал ответы на них, прочитал много книг старых философов.

Прохаживаясь в тулупе по заваленной снегом улице или сидя в будке, я ежился от холода и с глубоким укором для себя вспоминал греков, которые жили 2000 и более лет тому назад. Уж очень здорово думали их философы в одиночестве! Мне казалось, что знаменитый Диоген из Синопа в наши дни, наверно, тоже был бы ночным сторожем. Он провозгласил ненужной всю современную ему культуру, которая так пышно цвела в 404-323 годы до нашей эры. Диоген поселился в Афинах и жил в бочке на берегу моря, презирая все жизненные удобства. Это одиночество, видимо, помогло ему отказаться от учения Платона об идеях и от учения мегарийских философов, которые отрицали движение.

Однако у меня решительно ничего не получалось. В голову лезли какие-то путаные мысли, не соответствующие значительности задач, решать которые я так хотел. Забирался под шубу мороз, одолевало тривиальное желание спать. Я бросил свою ночную службу и стал читать труды философов по вечерам в общежитии или в тихих залах Румянцевки, в тепле, в мягком свете настольных ламп, который отбрасывали их зеленые абажуры.

Книги старых философов, потрепанные и зачитанные, легко было купить у букинистов. Так я приобрел несколько книжек Артура Шопенгауэра. Его учение о том, что наука - это не познание мира, а всего лишь служение какой-то мировой воле, что человеческая жизнь - это беспокойная цепь страданий и муки, вначале испугало меня, а затем вызвало во мне решительный протест. Я скоро понял, что это не что иное, как угрожающее цветение растлевающей сознание читателя буржуазной философской мысли.

Читал Фридриха Ницше "Так говорил Заратустра" и другие книги. Учение Ницше о вечном неравенстве людей, о господстве немногих избранных над массой-толпой; его афоризм "Падающего подтолкни", апофеоз "белокурой бестии", "учение" о сверхчеловеке, все, что затем было с таким восторгом воспринято фашизмом и расовыми теориями, - все это вызывало во мне чувство негодования.

Затем я прочитал сочинения Иммануила Канта. Его учение о принципиальной непознаваемости внешнего мира, в котором внутренняя сущность каждого явления представляет собой "вещь в себе", ошеломило меня и разочаровало. Кант учил, что категории, которыми мы познаем внешний мир, являются якобы присущими не внешнему миру, а нашему уму. Он признавал объективность внешнего мира, однако согласно его учению этот внешний мир был для человека навечно закрытым.

После Канта я с особым интересом читал сочинения Иоганна Готлиба Фихте, который, стоя на позициях субъективного идеализма, критиковал дуализм Канта. Он полагал, что основой бытия является субъект - "Я", под которым надо было понимать бесконечную универсальную деятельность познания. Фихте полагал, что поэтому бытие и сознание образуют единство.

Субъективно-идеалистический характер философии Фихте вызывал у меня чувство глубокой неудовлетворенности. Мир после чтения превращался в сонм серых теней, в котором "практически" действовало только собственное "Я". Однако рассуждения Фихте о назначении ученого произвели на меня глубокое впечатление, и я выписал эти рассуждения в тетрадку, много раз перечитывал их и помню до сих пор. Фихте говорит, что истинные мужи науки - это те люди, "которые преданы ей до гроба, которые примут ее, если она будет отвергнута всем миром, которые открыто возьмут ее под защиту, если на нее будут клеветать и ее будут порочить, которые ради нее с радостью будут переносить хитро скрытую злобу сильных, пошлую улыбку суемудрия и сострадательное подергивание плечами малодушия".