Николай Дубинин - Вечное движение (О жизни и о себе)

Книгу Э. Геккеля я прочел один раз, только в юности. К "Происхождению видов" Ч. Дарвина обращался неоднократно как к научному источнику. Роман "Война и мир" Л. Н. Толстого - любимая книга всей моей жизни. Много раз я перечитывал ее бесценные страницы, и до сих пор она для меня как море жизни народа, нечто неисчерпаемое, великое.

После прочтения книг Геккеля и Дарвина судьба моя была решена. Я не мыслил себе другого пути, кроме изучения явлений эволюции. Как это делать, я представлял себе смутно, но зато очень пылко. Однако уже в то время я отдавал себе отчет, что центральным пунктом во всех вопросах эволюции и управления жизнью служит проблема наследственности. Именно наследственность есть то свойство жизни, с которым в первую очередь связана сущность, результаты и механизмы эволюции. Вместе с тем оно так мало изучено, и это признавал сам Дарвин в "Происхождении видов". Я не знал тогда, что существует целая наука, изучающая наследственность, и что она с 1907 года, то есть с года моего рождения, носит имя генетики. Так, не зная своего "божества", я уже был посвящен ему и в свои 16 лет, конечно, был готов принести ему любые, какие бы ни потребовались, жертвы. Я не знал тогда, что жертвы еще впереди и что их действительно надо будет приносить.

Тогда же я страстно увлекся театром. И неудивительно. Это увлечение было частицей всенародного увлечения театром, которое охватило Россию в первые годы Советской власти.

В 1919 году декретом Советского правительства были национализированы театры. Великий певец Л. В. Собинов стал директором Большого театра. В первые годы революции в Москве возникли Театр Вахтангова, Театр революции и другие. "Дон Карлос" и "Разбойники" Шиллера, "Фуэнте овехуна" Лопе де Вега глубоко отвечали героико-романтической душевной направленности революционных масс. Основу театральных постановок составляли пьесы классиков, которые приобщали народные массы к истинной культуре. А. Н. Толстой прекрасно отразил романтику театра этих лет в своей трилогии "Хождение по мукам", где бойцы на фронте были потрясены "Разбойниками" Шиллера, а Анисья, повариха отряда, играя Луизу, обнаружила талант трагедийной актрисы.

Отзвуки этих событий, связанных с рождением нового, народного театра, прозвучали и в Жиздре. В городе не было своего театра, поэтому, образовавшаяся из воспитанников детских домов и школьников старших классов, наша драматическая группа и в детских домах и на городской сцене выступала с большим успехом. На этом поприще я испытал первые радости славы, заняв ведущее место в труппе. Конечно, мы далеко отставали от репертуарной Москвы, где уже гремела драматургия М. Горького и "Мистерия Буфф" В. Маяковского. Однако пьесы А. Н. Островского, "Дети Ванюшина" С. А. Найденова и другие хорошие пьесы мы ставили с величайшим наслаждением и успехом.

Хорошо помню, как мы репетировали и ставили "Два брата" М. Ю. Лермонтова. На мою долю выпало играть демоническую личность Александра.

С каким наслаждением, с какой откуда-то взявшейся в эти минуты мрачной разочарованностью в свои 16 лет я обращался к замершей бездне зала: "... Я был готов любить весь мир - меня никто не любил - и я выучился ненавидеть... Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с судьбой и светом. Лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубину сердца... они там и умерли; я стал честолюбив, служил долго... меня обходили; я пустился в большой свет, сделался искусен в науке жизни - а видел, как другие без искусства счастливы, - в груди моей возникло отчаянье, - не то, которое лечат дулом пистолета, но то отчаянье, которому нет лекарства ни в здешней, ни в будущей жизни; наконец, я сделал последнее усилие, - и я решился узнать хоть раз, что значит быть любимым... и для этого избрал тебя!.. "

Эстрада в виде декламаций также много места занимала в моей жизни в детском доме. Согласно духу времени я читал Апухтина - "Сумасшедшего", стихи Верхарна, "Песню о Соколе" М. Горького и другое. Мне нравилась тишина, которая охватывала зал при чтении стихов, и еще больше - овации слушателей по окончании чтения. При выходе на сцену я сильно волновался и говорил каким-то особенным, внутренне звонким голосом:

"Высоко в горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море."

"Высоко в небе сияло солнце, а горы зноем дышали в небо, и бились волны внизу о камень..."

Сотни глаз с напряженным вниманием смотрели на меня, и я видел в них свет неба и набегающую влагу моря. Благодарные слушатели откликались на правду исканий, на юное биение жизни, что так звучало и пело, хотя и неотшлифованно, но громко и чисто в моей декламации, обращенной прямо из моего сердца к их душам.