Анатолий Гладилин - Евангелие от Робеспьера

Почему якобинцы, провозгласившие свободу личности, свободу слова, свободу собраний, свободу печати, свободу совести, свободу партий, кончили тем, что, встав у руля Франции, отменили все эти свободы?

Почему люди, долго и последовательно выступавшие не только против смертной казни, но и вообще против всякого насилия, ратовавшие за то, чтобы свою правоту можно было доказывать только путем убеждений – в конце концов установили режим террора?

Историки объясняют нам эти противоречия следующим образом: когда силы сопротивления прошлого объединились, вызвав гражданскую и внешнюю борьбу, революция приостановила действие основных принципов 1789 года и не ввела в действие самую демократическую из всех французских конституций, конституцию 1793 года; революция обратила против своих врагов те же насильственные средства старого порядка, которые они направляли против нее, – то есть в целях самозащиты революционеры прибегли к тем методам, при помощи которых в свое время защищался старый режим. Приостановка основных принципов 1789 года и являлась террором.

По конституции 1793 года власть передавалась народу. Но ввести конституцию в действие в то время было равносильно самоубийству. Представим себе, что в разгар решающего сражения армия вместо того, чтобы четко выполнять приказы командиров, устроила бы грандиозный митинг. Весьма возможно, в результате этого митинга почти все командиры остались бы на своих местах, но сама армия была бы перебита. Спасение было в одном – превратить страну в единый военный лагерь, и это понимали революционеры всех оттенков и направлений. Более того, все они единодушно этого требовали. Но в военном лагере живут по законам военного времени. Нужно единоначалие. Нужна единая воля. Эта единая воля сконцентрировалась в Комитете общественного спасения, в деятельности робеспьеровской партии. Но остальные партии от «бешеных» и эбертистов до дантонистов, сами призвав эту единую волю, жили еще «по старым традициям». Субъективно они выступали за свободу межпартийной борьбы, а объективно препятствовали проведению единой линии, объективно они мешали деятельности Комитета общественного спасения, то есть мешали спасению Франции. Сторонники Робеспьера и комитета вынуждены были разгромить как левую, так и правую оппозицию. Отстояв генеральную линию, Робеспьер спас революцию. Но расправившись с оппозицией, Робеспьер фактически ликвидировал свободу мнений. Расправившись с лидерами оппозиции, Робеспьер тем самым перебил почти всех видных революционеров. Вроде бы все логично и закономерно, но, согласитесь, что это странная логика, странная закономерность.

Якобинцы пришли к власти при помощи Коммуны, секций и провинциальных народных обществ. Но вскоре самостоятельность Коммуны, секций и обществ стала мешать проведению единой воли, то есть деятельности, направленной на спасение страны. Продолжим аналогию с армией: распоряжения полководца встречают возражения со стороны его армии, потому что порядок в войсках не военный, а скорее партизанский, и каждый отряд хочет исполнять не то, что ему приказывают, а то, что хотят солдаты или избранные солдатами командиры. Естественно, полководец первым делом старается подавить этот партизанский бунт и поставить во главе отряда надежных и дисциплинированных командиров. Такая реформа необходима, – благодаря ей армия становится сильнее, монолитнее и боеспособнее. Итак, нарушив выборность секций и обществ, назначив туда своих агентов, Робеспьер тем самым покончил с демократией.

Правда, были еще и другие обстоятельства, заставившие комитеты предпринять такой шаг. Слишком памятна была попытка Эбера свергнуть якобинское правительство. Комитеты боялись секций, где были сильны сторонники Эбера. В глазах парижской бедноты Эбер все еще оставался самым главным их защитником, самым смелым выразителем их требований. С именем Эбера были связаны крупнейшие победы парижских санкюлотов в 93-м году. И хотя после разгрома фракций руководители секций поспешили заявить правительству о своей полной поддержке, в самих секциях все еще не могли поверить утверждениям комитетов, что, дескать, Эбер оказался предателем. Однако теперь революционная инициатива народных обществ против умеренных и буржуазии была заранее парализована вероятным обвинением в эбертизме. Отныне вся инициатива должна была идти только сверху. Роль санкюлотов сводилась к одобрению правительственных мер.