Анатолий Гладилин - Евангелие от Робеспьера

Однако он надеялся, что все эти речи Робеспьера – своеобразная маскировка, что Робеспьер уже близок к решению (ведь думает же он о чем-то во время своих одиноких прогулок по Елисейским полям!) и что скоро решение будет принято. Но проходили дни, заговор разрастался, революция словно окоченела, и только машина террора работала бесперебойно, и каждое утро по парижским мостовым, под лучами раскаленного солнца, которое словно сошло с ума, телеги увозили на гильотину новые партии мелких воров и третьестепенных заговорщиков.

Но когда Карно перебросил на фронт верных Коммуне канониров – дальше выжидать было нельзя. И вечером первого термидора Сен-Жюст пришел к Робеспьеру.

…Долгий ночной разговор.

Сен-Жюст убеждал Робеспьера помириться с комитетом. Сен-Жюст утверждал, что Барер и Билло-Варен пойдут на то, чтобы выдать Робеспьеру Тальена, Фуше и Камбона. При едином правительстве террор будет не нужен. Террор и сейчас практически бессмыслен. Отмена террора положит конец произволу местных властей, пресечет ревностных доносчиков – и страна вздохнет свободно. Надо дать простор частной инициативе, тогда у мелких торговцев, крестьян, ремесленников появится материальный стимул, уйдет угроза голода. Мятеж в Вандее почти подавлен, все порты возвращены Франции, на французской земле нет больше ни одного интервента, армия крепка и надежна. Есть все условия для постепенного введения принципов конституции 93-го года. Только таким путем мы сможем построить государство, о котором мечтали, ради которого пролито так много крови.

Но Робеспьер непреклонен. Как, простить предателей? Войти в соглашение с теми злодеями, которые его, Робеспьера, обвиняют в контрреволюции и в диктаторстве? Да и где гарантия, что Вадье, Тюрио и им подобные не будут составлять новые заговоры? Как отменить террор, когда контрреволюция поднимает голову? Наоборот, надо сейчас сокрушить заговорщиков.

Сен-Жюст: – Прекрасно. Значит, повторить 2 июня? Призвать Коммуну? Ударить в набат? Восстать против Конвента?

Но Робеспьер молчит.

Сен-Жюст: – В руках комитета власть и армия. Какую реальную силу мы можем противопоставить? Без союза с комитетом мы не справимся даже с теми заговорщиками, которые реально угрожают нашей жизни

Нет, Робеспьер категорически против компромиссов.

Сен-Жюст: – Как же ты собираешься действовать?

Робеспьер: – Если они нападут на меня, то тем самым выроют себе могилы. Но они не посмеют. Ведь народ прекрасно знает, что я сделал для Франции и революции.

На лице Сен-Жюста невольная усмешка: «Они не посмеют!» Точно так же говорил Дантон.

Робеспьер: – Я же не сплю. Я тоже действую. Я выгнал Фуше из Якобинского клуба.

Сен-Жюст: – И чего ты добился? Фуше нечего терять. Вот-вот заговорщики выступят. Я отвечаю за свои слова.

Теперь Робеспьер пристально смотрит на Сен-Жюста. Сен-Жюст понимает, что Робеспьер достаточно хорошо знает его и предполагает, что раз он, Сен-Жюст, пошел на такой разговор, то у него явно есть еще и другой план.

Сен-Жюст не ошибся. Последовал тихий вопрос:

– Так что ты предлагаешь?

…Вот он, решающий момент. Теперь главное – заставить Максимилиана выслушать Сен-Жюста, не испугать, иначе Максимилиан сразу взовьется и будет слушать только самого себя, а все доводы Сен-Жюста разлетятся… Сен-Жюст выдерживает паузу и начинает издалека.

– Ты прав. Все то, что я предлагаю, это, конечно, компромисс и полумеры. Мы с тобой не раз убеждались, что люди, которые в свое время шли за революцией, помогали ей, потом становились ее врагами. Вернио и Бриссо тоже когда-то двигали революцию вперед, но ведь потом их пришлось убрать! А разве у Эбера и Дантона не было заслуг? Но если бы победили Эбер и Дантон, революция давно бы погибла. Наступила бы или анархия, или царство спекулянтов. Немногие люди способны довести революцию до конца. Значит, надо передать власть именно этим людям (…Хватит тянуть, – приказал себе Сен-Жюст, – пора поставить точку, все равно придется произнести это слово…) – нужно установить диктатуру.

Он ожидал, что Робеспьер вскочит, забегает по комнате, закричит, но Максимилиан только засмеялся. Максимилиан смеялся крайне редко, и его смех не предвещал ничего хорошего.

– Мой милый Антуан, если бы я тебя не знал, как себя самого, я бы подумал, что сейчас со мной говорит мой злейший враг. Ты предлагаешь мне исполнить мечту всех врагов революции! Ведь их обвинения сводятся к тому, что я диктатор, что я честолюбец, что я Кромвель. И вот наконец я сам иду им навстречу.