Александр Жабинский - Другая история искусства. От самого начала до наших дней

Да, уровень культуры может резко упасть в связи с глобальной катастрофой, нашествием беспощадных врагов, переселением в необжитые места, но потом процесс накопления знаний восстановится. Но в истории мы видим процесс, противоречащий естеству. Мастера перестают учиться друг у друга, или, вернее, они учатся забывать, переставая век от века понимать, что такое пропорции, светотень, перспектива.

Античность была объявлена недостижимым образцом в искусстве. Наследники Жозефа Скалигера, положившего в XVII веке начало современной общепризнанной хронологии (если, конечно, и сам он не выдумка позднейших историков), расчленили живое тело искусства и растащили его части по разным эпохам. Традиционная версия держится только датировками Скалигера! Если от них отказаться, история предстанет текстом, неизбежно подверженным разным толкованиям, подобно пророчествам Нострадамуса.

В XIX веке Жюль Мишле ввел в обиход термин Ренессанс в современном значении. Как воссоздание в XV–XVI веках искусства давно минувшей Античности. К искусству раннего Средневековья снисходительно приклеили ярлычок «особенности». Свое слово сказала и Церковь, признав за этим искусством особую духовность. В том же веке история отделилась от филологии и объявила археологию вспомогательной исторической дисциплиной. Теперь уже не любители древностей призывали историков разрекламировать их приобретения, а исторические писатели диктовали археологам, что и где найти.

Вот так постепенно изменился и взгляд на искусство. Слащавый и бесплодный академизм пришел на смену могучему искусству XVI–XVII веков. Стиль подражателей возник между Вазари и Винкельманом, во времена Болонской Академии и братьев Караччи. После Мишле «исторические» художники творили банальные иллюстрации к многотомным сочинениям исторических писателей. Салонная живопись, напоминающая раскрашенную фотографию, заполнила пустоту, образовавшуюся в связи с размытостью понятия художественного мастерства.

Нельзя сказать, что историки и искусствоведы не чувствовали искуственность скалигеровских построений. Так Виолле ле Дюк писал в конце XIX века министру образования Франции:

«…Весьма интересно констатировать аналогии между развитием искусства скульптуры в Древней Греции (начиная с эпохи Перикла) и во Франции (начиная с XIII века) . Таким образом, если продуманно соединить муляжи, сделанные с египетских скульптур собственно архаического периода… или же муляжи греческих скульптур времен архаики, а также французских статуй XII века, подобное сопоставление позволяет убедиться в том, что все три указанные стадии в развитии искусства, столь удаленные одна от другой во времени… основываются на одном и том же принципе и приводят к более или менее сходным результатам.

Если некоторые статуи королевского портала Шартрского собора разместить рядом с образцами сакральной греческой скульптуры, то возникает впечатление, что все они принадлежат к одной и той же школе — с точки зрения способа интерпретации природы, создания типов и их воплощения. Сходным образом дело обстоит и со скульптурой эпохи, когда сакральность утрачивала свое значение, то есть греческим искусством, начиная с Фидия, и французским искусством XIII–XIV веков».

Я нашел эти высказывания Виолле ле Дюка, когда наша книга об искусстве уже была написана. Пришлось вставить их в книгу о литературе. Почему эти эпохи с такой точностью повторяются не только на примере искусства, но и на примере литературы, науки, военного дела, француз ответить не мог. Потому что находился в плену неверных хронологических представлений.

Мы же стали изучать произведения искусства без учета общепризнанной хронологической последовательности их создания, имея в виду выявить пластическую общность подчас весьма удаленных друг от друга как в пространстве, так и во времени произведений. И пришли к выводу, что идентичные формы не могли появиться без наличия общего генетического корня. Так же и Вельфлин до нас считал, что «история живописи не только с известной точки зрения, но и по существу является историей декоративных приемов». Действительно, представление о «мертвых красках», например, могло возникнуть только на определенном этапе развития масляной живописи. Ни до, ни после.

В ХХ веке по-настоящему способные художники поняли, что искусство зашло в тупик, и почувствовали необходимость вернуться к истокам, в «средневековье», и даже раньше — в шалаши и пещеры, ближе к природе. Так возник модернизм. Но вернуться в прошлое нельзя! Нельзя возродить искусство минувших времен (как это якобы сделали в эпоху Ренессанса). И модернизм закончился крахом. Оживить расчлененный труп не удалось. Критерии мастерства были окончательно потеряны. Примитивизм не начала, а конца искусства, который предрекал Вельфлин, стал реальностью.