Томас Карлейль - Французская революция, Бастилия

Да-да, неужто умрет? Вот главный, волнующий всю Францию вопрос. В этом вопросе таится надежда, что так оно и будет, и только поэтому болезнь короля вызывает хоть какой-то интерес.

Вот какими представляются нам Франция и ее король. О да, конечно, очень многое изменилось, но это не сразу заметишь! Современному историку, окажись он в спальне больного Людовика, многое показалось бы очевидным, что, разумеется, отнюдь не очевидно для придворных короля. Напомним хорошо известное: "Любой предмет является неисчерпаемым объектом для познания, и глаз видит в предмете ровно столько, сколько смотрящий понимает в нем". Как, например, по-разному видят Вселенную Ньютон и его собака Дайэмонд! А между тем картинка на сетчатке глаза у них, весьма возможно, была одинаковой. Постарайтесь же, дорогой читатель, взглянуть на умирающего Людовика глазами разума.

В былые времена люди могли, так сказать, сделать себе короля из кого угодно, вознеся этого человека над собой и декорировав его соответствующим образом, как, например, это делают пчелы, и, что самое любопытное, люди покорно подчинялись ему. И вот этот соответствующим образом декорированный человек, отныне именуемый королем, несет на себе всю тяжесть управления. Вот, например, он "руководит военными операциями во Фландрии" - так это все называют, а некоторые в это даже верят, в то время как на самом деле его просто привезли туда как какой-нибудь чемодан, причем чемодан отнюдь не легкий. Вместе с ним привезли и его фаворитку, бесстыжую Шатору, с ее картонками и банками для румян. На каждой остановке сооружают крытую галерею между ее покоями и покоями короля. Разумеется, едет также поварня и бесчисленная челядь, едет также актерская труппа со всем своим реквизитом, с барабанами, скрипками и с личной поклажей актеров. Актеры, конечно, едут в потрепанных экипажах или крытых двуколках. Все это шумит, гремит и, растянувшись на целую милю по дороге, едет, чтобы завоевать Фландрию. Не правда ли, изумительное зрелище! И такого рода зрелища все еще нередки. Хотя какому-нибудь нелюдимому философу все это и могло бы показаться довольно странным, но уж никак не необычным или из ряда вон выходящим.

И все-таки наш с вами мир постоянно меняется, равно как меняется и человек, пожалуй, самое пластичное из живых существ. Меняется в этом непостижимом и необъятном мире! Вот это-то непостижимое нечто, что не есть мы, чем мы пользуемся как рабочим инструментом, посреди чего мы живем и, что самое потрясающее, модели чего мы создаем своим каким-то чудом работающим сознанием, именно это мы и называем миром. И если уж горы и реки, как учит нас метафизика, всего лишь наши ощущения, то что тогда говорить о явлениях нашей духовной жизни, о том, что мы называем достойным, авторитетным, греховным, священным! Причем явления нашего духовного мира в отличие от наших ощущений обязательно подвержены изменениям - они растут, они меняются. Ведь создает же темнокожий африканец из палочек, тряпья (быть может, привезенного когда-то в Африку с Монмут-стрит) и всего, что под руку попадется, идола, которого он называет Мамбо-Юмбо и которому он отныне молится, устремив на него взор, полный почитания и надежды на лучшее. Белый европеец, видя это, презрительно усмехается, разумеется не подумав о том, что у себя дома он делает почти то же самое, пожалуй, несколько умнее.

Скажем прямо, именно так все и было тридцать лет назад, во времена военных oпeраций во Фландрии. Но теперь все обстоит совершенно иначе. Увы, теперь болен не только несчастный Людовик, французский король, теперь больно все Французское королевство, в котором многое поизорвалось и поизносилось, в котором вот-вот рухнут и подпорки. Да и мир вокруг тоже изменился: то, что выглядело сильным и крепким, постарело и обветшало; появилось много такого, чего вообще не было! Неужели слабеющий слух Людовика, короля милостью божей, не различает этих глухих, но знаменательных звуков, доносящихся из-за океана? Посмотрите, в Бостонской гавани [21]вода почернела от брошенной в нее заварки, в Пенсильвании заседает конгресс, и всего год остается до того момента, как под Бэнкерс-Хиллом ружейные залпы, звездно-полосатый флаг и звуки "Янки-дудль" возвестят о рождении демократии, которая, подобно смерчу, охватит мир!

Умирают короли и королевства - всему приходит свой срок, ибо все ведь только "временный фантом, пусть даже реально существующий"! Вот на парижских улицах появились запряженные волами повозки длинноволосых меровингских королей, медленно проехали по ним - и их навсегда поглотила вечность. Вот и Карл Великий [22]спит в Зальцбурге, сжимая свой жезл, и никто не верит словам легенды, будто он встанет из гроба. Карл Мартелл [23],