Николо Макиавелли: Государь. История Флоренции (сборник)

И опять же это вполне устраивало итальянские города, которые стремительно богатели, обзаводились флотом и колониями по всему миру, от Африки до Крыма. Принадлежать цельному миру, некоей идеальной империи, и при этом пользоваться свободой, гибкой изобретательностью вольного города – участь поистине завидная. Удивительно ли, что Италия становится матерью гениев?

Но даже столь живучий и жизнетворный миф рухнул. Авиньонское пленение отделило средневековый мир с его довольно устойчивой иерархией от децентрализации Возрождения. Папа покинул Рим, центр лишился смысла – Рим перестал быть столицей империи или столицей Церкви. В Авиньоне, сменяя друг друга, правили папы-французы. Петрарка, очнувшись, ахнул: нет больше Рима! Нас обманули, мы давно уже не в империи! – и ринулся в Авиньон, чтобы вернуть папу. Тут-то и родился каламбур «авиньонское пленение», по образцу «вавилонского»: поэт сравнивал Авиньон с давним символом разврата и безбожия, «вавилонской блудницей». Никто насильно пап во Франции не удерживал. Это был не «плен», но пленение духа. За семьдесят лет, что римские папы провели вне Рима, из первосвященников превратившись в услаждающих свою плоть французских баронов, переродились все мифы: империя, папство, Италия. Петрарка выразил, а отчасти, возможно, и создал новые идеалы – идеалы свободы и единства. На глазах изумленного и испуганного поэта под лозунгами единства и свободы снова и снова проливалась кровь. Миф о единстве и свободе явился накануне раскола, и трудно теперь понять, в какой мере миф порожден был страхом перед надвигающимся крушением, в какой мере сам подготавливал катастрофу.

Усилия итальянцев, призывавших восстановить папский престол в Риме, увенчались успехом в 1378 году, через несколько лет после смерти Петрарки. Однако тут же в игру вступила международная политика. «Римский» папа устраивал большинство итальянцев, германцев, для которых с Римом ассоциировалась их империя, далеких англичан (те, конечно, назло французам поддерживали папу-итальянца). Но возвращение святого престола в Италию означало проигрыш французов и их союзников, которых немало было уже и в самой Италии, а потому французы выдвинули альтернативную кандидатуру – антипапу. Раскол продолжался при жизни еще двух поколений и окончательно подорвал авторитет Рима.

Это надо иметь в виду при чтении антиклерикальных высказываний Макиавелли. Его ненависть к папству, к священникам, к церкви явно выходит за пределы рациональных построений. Это глубокое, укоренившееся чувство – именно чувство, поскольку доводы слабоваты. Папы, говорит он, со своими попытками выкроить княжества для незаконных сыновей и племянников, виноваты в том, что Италия не может объединиться. Они – главное препятствие на пути к идеалу. Но почему? Казалось бы, Рим – лишь одна из пяти крупных сил, действующих в Италии. Сам же автор «Истории Флоренции» перечисляет: Милан, то есть Ломбардия, северная Италия; Неаполь и Сицилия, юг; Флоренция, родная Тоскана, самая сердцевина, источник народной речи и поэзии (он писал и трактат об итальянском языке); папская область и вечная соперница Тосканы – Венеция. И это помимо тех внешних врагов, к тотальной войне против которых призывает Макиавелли: помимо немцев, французов, испанцев. Папа враждует с другими государствами Италии, призывая из-за Альп иноземцев? Но точно так же поступают правители Милана, Неаполя и далее по списку. Не говоря уж о том, что решительные действия папы и его наследников вполне могут в итоге привести к созданию единой Италии – делал же Макиавелли ставку на Чезаре Борджиа! Так что если Макиавелли судит папу, судит он его, вероятно, не за то, что папа сделал, а за то, что сделать не удалось. Несомненно, папе следовало выступить в качестве объединителя Италии – сто с лишним лет назад, еще во времена Петрарки. Момент упущен, мечта недостижима, хуже того – извращена, и гневные обличения Макиавелли звучат насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом .

Какие все же странные метаморфозы претерпевает человеческая мечта! В некий неуловимый миг она становится красивой мечтой, эстетизируется, перестает быть внутренней потребностью частного человека. Красивую мечту непременно попытаешься воплотить. И вот уже она – идеал, а там и до мифа недалеко… Насколько же поколение мечты, пусть даже красивой, счастливее поколения, живущего мифами.

Рим не поднялся до высоты своего исторического предназначения – объединить мир. После авиньонского унижения, после раскола, когда западными христианами управляли разом двое или трое пап (причем все трое анафематствовали друг друга и отлучали от церкви сподвижников своего врага), была предпринята последняя попытка вернуться в упорядоченный космос – попытка неуклюжая, заранее обреченная, но от того еще более значимая. Флорентийская уния, подписанная представителями католичества и православия в 1439 году, переводила разговор в иную плоскость: вернуть единство всему христианскому миру, соединить Запад и Восток, как были они соединены в исконной империи. Тогда, перед лицом вселенского единства, пустыми покажутся междоусобные дрязги, избрание альтернативных пап, еретические движения. Флорентийский собор был созван Евгением IV в противовес Базельскому, который затевал ограничить власть папы и сговаривался с ранними реформатами – гуситами. В том же 1439 году Базельский собор избрал антипапу, последнего в истории католической Церкви, и Запад вновь погряз в своих дрязгах. А послы Великого князя московского по возвращении за излишнее сочувствие латинской ереси были подвергнуты каре, сосланы в дальние монастыри. Никому в раздробленном мире не требовался союз, разве что императору – не западному, а византийскому, последнему наследнику древней империи. Надвигались мусульмане, и только поддержка всех единоверцев могла бы спасти Константинополь. Но крестовый поход против турок был объявлен с опозданием, после падения Константинополя. И все же в последней битве среди защитников Города были и флорентийцы, и генуэзцы, и венецианцы. Как в XI веке предки Данте, Петрарки и Макиавелли ходили в крестовые походы – и тогда впервые города Италии открыли для себя мир и начали осознавать свое место среди народов, – так и в последний час итальянцы отозвались на событие, которым завершились Средние века. Отныне у каждого народа своя дорога. На смену христианскому единству идет единство национальное. Так будет пониматься идеал в эпоху Макиавелли.