Казимир Валишевский - Иван Грозный

Грозный уже не узнал ни о судьбе своих посланных, ни о трагическом конце предприятия, в котором Ермак стяжал себе бессмертие.

В 1584 году смелый атаман погиб на Иртыше во время ночного нападения, подробности которого неизвестны. Предание говорит, что он хотел переплыть через реку и утонул под тяжестью брони – рокового царского подарка. Татары узнали его труп в броне, на которой сверкал золотой орел. Они его поставили на помост и в продолжение шести недель пользовались им, как мишенью. Хищные птицы стаями носились над трупом, не прикасаясь к нему. Вокруг него появлялись страшные видения. Испуганные татары решили устроить герою пышные похороны. Причем было убито и съедено тридцать быков. Но и на пепле храброго воина продолжались чудеса. Поднялся к небу огненный столб. Тогда мусульманские муллы предали его останки земле и скрыли его могилу, чтобы никто не нашел.

Стела «Покорителю Сибири Ермаку» в Тобольске. 1839 г.

История говорит только, что Болховский умер еще раньше. После же смерти Ермака другой посланник Ивана должен был отступить за Печору. Ближайшие результаты этого похода не отличались от результатов предыдущих. Но между тем произошло нечто иное. Народное воображение было поражено смелым размахом. Из среды сонма героев, направлявших сюда свои усилия, легенда выбрала имя Ермака, шедшего по следам своих многочисленных предшественников. Прежнего героя воспели былины. Ему воздвигли памятник в Тобольске. Посмертная слава вознесла его на одну высоту с Кортесом и Христофором Колумбом.

Предание могущественно. Оно направляет до некоторой степени стихийные силы, которым принадлежит решающая роль в судьбах народа. Возвеличенный таким образом Ермак должен был найти подражателей. Погибая на своем посту, Ермак мог бы сказать: Non omnis moriar [Не весь я умру]. Он был только орудием, и за ним стояли другие, готовые продолжать его работу. Снаряжались новые отряды солдат защищать «дымящимися и издающими гром луками» прогресс своих мирных трудов. Это были настоящие покорители Сибири – Строгановы со своей армией промышленников-колонизаторов.

Когда в Москву пришла весть о катастрофе, временно приостановившей победоносное движение казаков, Ивана уже не было в живых. Прежде чем приступить к повествованию о трагической его кончине, я постараюсь дать представление читателям о той среде, в которой жил государь. Мы увидим его двор и домашний очаг во всей их пышности, со всеми странностями и ужасами.

Двор. Александровская слобода. Семейная жизнь Ивана. Семья царя

Первым впечатлением Ченслера по его приезде в Москву была смесь восхищения и изумления. Город с его предместьями показался больше Лондона. Но он напрасно искал в нем той пышности, о которой ему говорили в Холмогорах. Даже Кремль не оправдал его ожиданий. Его вводят в здание, называвшееся «золотыми палатами», а оно, в сущности, едва ли не обыкновенный дом.

Знаменитое сооружение уже тогда представляло хаотичное нагромождение помещений, имеющих своеобразный вид. Главная дворцовая палата со своими сводами, опирающимися на одну колонну, казалась совершенно не подходящей для тех пышных церемоний, какие в ней должны были совершаться. Впрочем, послов и знатных иностранных путешественников принимали в другом, еще более скромном здании. Меблировка состояла из некрашеных скамей и табуретов простого белого дерева. И следа комфорта не замечалось. Бросались в глаза роскошь ковров да, если верить Маскевичу, мемуары которого относятся к 1594 году, большая печь, согревавшая палату и несколько соседних горниц. В XVI веке, как и теперь, Кремль представлял маленькое собрание церквей, в нем были: Благовещенский собор, самый близкий к дворцу, царь в нем ежедневно бывал на богослужениях; Успенский собор, где служит митрополит, коронуются государи и слушают обедню в большие праздники; собор Архангела Михаила с гробницами царствующего дома; церковь с высокой колокольней Ивана Великого. До двух десятков церквей размещено сравнительно на небольшом пространстве, а рядом с ними теснятся монастыри, дома придворных, лавки и мастерские.

Но первое впечатление Ченслера непременно должно было измениться, когда он предстал перед Иваном и увидел его двор. Хотя он и видал царственную пышность Валуа и Тюдоров, но тем не менее теперь он был поражен и очарован прежде всего государем… Да разве этот человек, восседающий на троне, поддерживаемом фантастическими зверями Апокалипсиса, похож на других? Когда, двадцать лет спустя, Поссевин увидит здесь царя в длинном далматике, с тиарой на голове и с посохом в руках, он подумает, что стоит пред лицом другого папы, rex sacrorum. Образ Богородицы над троном, по правую сторону его – образ Спасителя, на стенах изображение библейских событий придавали дворцу вид храма. Правда, по бокам стояли молодые телохранители с топориками на плечах, но разве у римских первосвященников не было своих носителей алебард? Но что еще более его поразило, так это вид присутствующих, как бы застывших в своих позах. Позже Маржерет и Флетчер также были этим поражены. При появлении царя в толпе всевозможных должностных лиц, в рядах стражи, одетой в белые бархатные или атласные платья, в высоких белых шапках – не то воинов, не то монахов, с золотою цепью, скрещенной на груди, и со сверкающими топорами, как бы занесенными для удара, – наступало гробовое молчание. Закрыв глаза, можно было подумать, что дворец пуст.