Константин Тарасов: Золотая Горка

У театра он пересек улицу, миновал одноэтажный дом и вошел в подъезд следующего, двухэтажного. Здесь он простоял минуты две, готовый уйти черным ходом, пока сверху не послышался тихий голос: "Чисто!" Он взлетел по лестничному пролету и попал в объятия товарища. "Ну, слава богу, выбрался! Жив! Цел!" — повторял Антон. Расцеловав Скаргу, он объявил, что времени у него десять минут: на один урок его заменили, а на следующий замены нет. Скарга объяснил, где лежат деньги, отдал ключ и назвал пароль для старика. "Отлично, — кивнул Антон. — Пошлю ребят". Тогда Скарга рассказал о смолянине и смоленской явке. Антон согласился, что явке доверять нельзя, а приезжего надо проверить. Тогда Скарга сказал о смерти Пана. "Жаль, помрачнел Антон. — Хороший был парень. Но зачем? — добавил он. — Ведь неумно. Назло врагу". Скарга в душе согласился с такой оценкой. "Ладно, сказал Антон, — вечером потолкуем. Оставаться тебе здесь нельзя. Сам понимаешь. Документы у тебя тоже, думаю, липовые?" Скарга кивнул. "Постараемся сделать. Документы и адрес. Деньги, — он улыбнулся, — ты сам раздобыл. Только будь осторожен. Хотя бы до вечера не попадись. Встретимся в девять. Если я не смогу, придет Святой или кто еще известный тебе". "Где?" — спросил Скарга. "Где хочешь. На Золотой Горке устроит?" — "Вполне, — сказал Скарга и вспомнил последнее поручение. — Сохрани! — он достал из кармана подарок пана Винцеся. — Тут золото". — "На побег выдают?" — пошутил Антон. "Подарок деда! В случае чего вернешь ему". — "Не беспокойся". Они распрощались, и Антон покинул подъезд черным ходом. Недолго обождав, Скарга вышел на улицу, но через парадное, куда входил.

У кафе Венкжецкого он почувствовал, что к нему прилип филер. Остановив пристойного господина, Скарга поинтересовался, который час, и пока господин доставал брелок, успел рассмотреть филера. Это был блеклый малый в модном костюмчике и в кепочке с пуговкой на макушке. Держался он в десяти шагах. Скарга вошел в кафе и глянул в окно — филер прикуривал папироску. "Ну, покури!" — подумал Скарга, нырнул в кухню, оказался во дворе и, затратив десять минут на кружной путь, вышел на Крещенскую [26] Крещенская улица — ныне часть ул. Интернациональной от пл. Свободы до ул. Янки Купалы. к Пушкинской библиотеке. За барьером, отделявшим книжные фонды от посетителей, сидела знакомая Скарге библиотекарша; десятки раз она держала в руках его формуляр, принимала и выдавала книги, не однажды они беседовали и о книжных новинках. Несомненно, она знала, что образованный, воспитанный господин Булевич сидит в тюрьме. Она доброжелательно ответила на приветствие, и на лице ее отразилось желание припомнить фамилию посетителя, чтобы без вопросов и подсказки достать из ящика его формуляр. Но отождествить того милого читателя с этим человеком в одежде мастерового ей не удалось. Скаргу это порадовало.

— Вера Семеновна, — спросил он, — не подскажете, где найти Викторию Петровну?

Ему казалось, что она ответит: "Сейчас позову". Но она ответила:

— Виктории Петровны сегодня не будет. Она уехала к жениху.

Куда уехала Витя, кто ее жених, Скарга спрашивать не стал.

Я был почти уверен, что беглый эсер на встречу не придет. Доля сомнений возникала из нереального ощущения, что Скарга принял все за чистую монету. Но в подобную слепоту настороженного человека трудно поверить. Поэтому хоть я и пришел в три часа на Немигу и стал у стены древней братской школы, отданной евреям под синагогу, я крайне удивился и обрадовался, когда Скарга появился в толпе. Шел он со стороны моста. Я обрадовался, но и мгновенно напрягся — нелогичные поступки чреваты неприятностями. По моим ощущениям, он не верил ни хозяину смоленской явки Клочкову, ни мне. Беглые шкурой чувствуют фальшь, и его заманчивое предложение ехать в Минск с курьером от смоленского комитета лично я расценил как попытку вырваться из захлопнувшейся ловушки. Но подполковник, который вел это дело, убежденно возразил: "Не вырвется. Если даже сбежит от вас по дороге. Нам известны его минские адресаты". Мне назвали три адреса, по которым Скарга может поехать с вокзала. И действительно, на одну из этих конспиративных квартир, в списке она стояла второй, мы и отправились. Мне было приятно сознавать, что наши люди владели точной информацией, но и насторожило: если Скарга не верит мне, то зачем раскрывает явку? Войдешь в квартиру, а там тебе заткнут кляпом рот, и ночью боевая организация вынесет приговор. За домом, правда, велось наблюдение — по улице в соответствии с планом бродил стекольщик. Но увидеть самоубийцу за столом никто не предполагал. Скарга был сражен этим страшным зрелищем, у него явно ум за разум зашел. Да и у меня в первую минуту тоже. Он остолбенел и собственным глазам не верил. Мне даже стало его жаль: едешь к товарищу, а точнее, пробираешься после побега к своему верному человеку, а он взял да и пустил себе в висок пулю. Словно именно для того, чтобы разрушить твои надежды и планы. И мои, наши — тоже. Но странно выглядело это самоубийство, оно мне сразу не понравилось. На человеке грубые сапоги, рубаха в масляных пятнах, то есть встал по гудку, оделся, чтобы идти на свой стекольный заводик, где работал штамповщиком, и вдруг обезумел, взял наган, сел за стол и лишил себя жизни. Не банкрот, не плаксивый художник, а эсеровский боевик. Рослый, крепкий малый лет двадцати пяти.