Константин Тарасов: Тропа Каина (= Испить чашу)

Старик махом выпил.

— Красивая! — признал он, уставившись почему-то на Юрия. — Будто панна небесная! — и, подтверждая свои слова, плавно провел ладонью как бы по явившемуся перед ним, незримому для других глаз телу.

— Кого, кого он с панной небесной равняет! — ужаснулся Стась Решка.

— Глуп он, пан, не злись! — успокоил Стася Матулевич и прогнал старика: — Ну, иди, иди!

Эта короткая суета пробудила одного из спящих. Диким взглядом обвел он комнату и забубнил с глубокой тревогой: "Где я? Где я? Где я?"

— Дрыхни, брат Миколай! — хлопнул его ладонью Лукаш. — Дома ты, на печке лежишь…

Пьяный подтянул к себе блюдо с грудой объедков и, устроив на них голову, мгновенно уснул.

Внимание беседы вновь вернулось к пану Адаму.

— Да что объяснять, — раздумывая, сказал пан Адам, — ничуть она не хуже, чем мы с вами. — Он еще помедлил, осмотрелся на сонных гостей и объявил решительно: — Может, и покрепче. Была бы шляхтянка, так пани гетманшей была была… На коленях бы к ручке ходили… Уж да, поверьте… Только ей наплевать… Не хочет…

Он обиженно замкнулся и стал бормотать что-то короткими словами сам себе. Юрий ничего не различал в невнятных звуках.

— Сколько раз хотел плетью… — вновь оживился пан Адам. — Подыму плеть, горит мне: поучу! — и нет, рука непослушна. А глаза — то небесные, то две черные дырки…

— Бесы! — объяснил Стась Решка и тут же, словно убитый негодными тварями за раскрытие тайны, рухнул под стол в мертвом сне.

А у пана Юрия внезапный яркий луч прорезал пьяную непроглядность памяти и высветил из забвения полоцкого наставника отца Игнатия за кафедрой, заламывающим на пальцах число распутных женщин, от коих произвел бесов падший двенадцатикрылый ангел Белиар. Женщин этих было четыре: называл отец Игнатий их пугающие имена, но вот имена сейчас провалились в какую-то дырку, только одно успел выхватить Юрий, оно звучало — Махлат; Юрий хотел рассказать про Белиара и Махлат, но заколдованный язык не хотел шевелиться и сами собой закрывались глаза. Тут он и услышал возражение отца глухому уже Стасю:

— Бесы не бесы, а такой человек!

Последние слова упали Юрию на умственную запись странного разговора об Эвке черной липкою кляксой с разбрызгами в пять лучей, означавшими руки, ноги и подобие головы. Под тяжестью этого пятна Юрий лег на лавку и немедленно уснул.

Утром, когда в чистоте, созданной слугами в непробудный час шляхетского сна, сели лечить внутреннее воспаление, явился и позабытый в каморе пан Петр Кротович — с мокрой накладкой по переносицу навроде турецкой чалмы, обозленный более всего не адской головной болью, не искажающим христианский облик непристойным наростом, а полной невредимостью во всех телесных частях у прочих гостей, — хоть бы кто ногу сломал или зуб — ничуть, один он оказался избранным на память об этой ночи. Оттого пан Петр по-вороньи мрачно молчал и жаждал зазорного слова. Однако, как только всплыло, что пан Миколай провел ночь, зарывшись мордой в кучу куриных костей, настроение Кротовича прояснилось, он, можно сказать, просветлел и уже сам сообщил как бы неведающим товарищам, что враги человечества и ему подстроили пакость, хоть и не такую гадкую, как другим, кто собачью еду с подушкой перепутал.

— Зато у некоторых гуля, пан Петр, — злобея, огрызнулся пан Миколай, бодаться можно идти!

— Можно и пободаться! — тоже злобея, согласился Кротович.

Тут все гости поспешили их мирить, говоря, что не дело друг на друга сердиться; мало разве нас подлые хлопы порезали? — что ж станет, если мы сами себя начнем рубить после каждой беседы — так шляхетский род вымрет, только паскудство останется на земле, разные Мурашки и Драни; не злиться надо, Панове, а обнять друг друга, чтобы бесам не было новой радости; мы лучше крест сотворим и выпьем, чтобы нам было весело, а их кувырком унесло…

Лишь упомянуты стали бесы, как Лукаш Мацкевич нашел в памяти зацепившийся там лоскут от ночной беседы. "Э-э, пан Адам! — воскликнул он с удивлением и жалостью, что прочитывается на странном обрывке, пожалуй, один вопросительный знак. — Что ты рассказывал, пан, о старой или молодой ведьме?" Все заинтересовались и стали просить хозяина повторить рассказ для общего знания. Пан Адам отвечал, пожимая плечами, что черт его знает, что наплел после сороковой чарки — ничего не осталось в голове. И тут у пана Юрия слинялая за ночь клякса опять налилась сажевой чернотой. Почувствовал он по отцовскому лицу, что врет сейчас пан Адам своим уважаемым гостям, даже не заботясь, поверят или не поверят — лишь бы не касались какой-то важной для него правды.