Лев Гумилев - Легенда и действительность в древней истории Тибета

Теперь встает другой вопрос — какую пользу извлекло правительство Тисрондэцана от своей пропаганды? Чтобы разобраться в этом, нам надлежит учесть своеобразие буддийской логики, не похожей ни на какую другую. В самом деле, Мажан был в предыдущем перерождении жертвой несправедливости, разбоя, убийства и потому озлобился, но, озлобившись, хотя и не по своей вине, он стад вреден, и потому гибель его оказывалась следствием кармы, причинной последовательности, а не злой воли царя, который совершил этот поступок, лишь жалея своих подданных. Да и Мажан не пострадал, так как теперь в аду он на своем месте, делает важное дело — наказывает грешников, дабы исправить их, и поэтому также заслуживает поклонения. Для народа было придумано, что Мажан услышал божественный голос, приказывающий войти в гробницу для счастья царя и страны. Когда же он вошел, то дверь сама замкнулась и он остался под землей. [54] (Рерих Ю.Н.) Roerich G.N. The Blue Annals, Calcutta, 1949, pt I, p. 42. Сомнительно, чтобы тибетские массы и особенно сторонники Мажана приняли эту официальную версию, но диктатура, установленная Тисрондэцаном, была достаточно прочна для того, чтобы держать большинство населения в полном подчинении. Возмездие пришло с неожиданной стороны. Супруга царя была сторонницей бона. Несмотря на то что она родила Тисрондэцану трех сыновей, он покинул ее ради наложниц, связанных с буддийской общиной. Царица обратилась к колдунам и попросила околдовать царя. Для колдовства была нужна грязная нательная одежда, снятая непосредственно с тела. Царица послала к мужу своего семнадцатилетнего сына. Привратник отказался пустить царевича во дворец, но тот заколол его и прошел к отцу, который играл со своими приближенными в кости. Испуганный решительным видом сына, царь отдал ему рубаху, а сам немедленно обратился к буддийскому волшебнику за помощью, но через 14 дней бонское колдовство одолело, и царь умер, перед смертью вернувшись к бону. [55] Laufer B. Uber ein tibetisches Geschichtswerk der Bonpo //T'oung Pao, Leiden, 1901, vol 2, N 1, p. 24–44. Так повествует бонская традиция, но этот рассказ по понятным причинам не вошел в буддийскую легенду. Нельзя сказать, что бонская легенда объясняет смерть царя достаточно убедительно, но она показывает, насколько острой и ожесточенной была борьба трона с аристократией, облеченная в форму религиозной войны. [56] Об этом бонская традиция повествует более вразумительно, чем буддийская, приводя обращение Тисрондэцана к жрецам черной веры. «Вы, бонпо, слишком могущественны, и я опасаюсь, что вы сделаете моих подданных мне неверными. Или обратитесь в буддизм и станьте монахами, или покиньте тибетское государство, или станьте служилыми людьми и платите налог». См.: Laufer В.

Итак, фантастическая легенда, породившая еще более фантастические изображения, есть не что иное, как интерпретация реального события и результат диалектического процесса, который сделал из абстрактной философской концепции доктрину воинствующей церкви. Исходя из этого, гораздо меньше оснований предполагать постороннее влияние шиваизма, ибо сам ход событий и развитие явлений определили необходимость появления нового разряда мифических, сверхчеловеческих существ — дхармапал. Таким образом, противоречие между заветом милосердия и необходимостью вести религиозные войны в ламаистской церкви оказалось обойденным.

На основании описанных фактов мы можем и должны приступить к пересмотру весьма распространенного мнения о религиозной терпимости как черте характера дальневосточных народов. Исследованный нами случай не единичен: в Китае, Индии и Срединной Азии были свои аутодафе и свои «варфоломеевские ночи», но на восемьсот лет раньше, чем в Европе. Миролюбивые философские и религиозные концепции не влияли на умы своих самых пылких последователей, а, наоборот, сами изменялись согласно требованиям исторической обстановки и переходили в свою очевидную противоположность, применяясь к характеру и потребностям новообращенных. Кроткий бодхисатва превращался в гневного дхармапалу, а буддийский аскет натягивал лук и считал, что он совершает дело великого совершенствования, убивая врага своей веры. Не умозрительные идеи творили действительность, а жестокая и мятежная жизнь выкристаллизовывалась в исповедания вер.

Grunwedel A. La Mythologie du Buddhisme au Tibet et en Mongolie. Paris-Leipzig, 1900, p. 99.

Каноническое описание см.: ibid., р. 104.