Павел Федоров - Витим Золотой (Роман 2)

Шашка у него длинная, в потертых ножнах - старый, много раз побывавший в деле дедовский палаш. С правой стороны, поверх кобуры, висит тяжелая, тоже видавшая виды нагайка, сплетенная из самых мельчайших ремешков. Начальник конвоя зорко поглядывает на тихо шагающих арестантов и солдат-конвоиров. Его конь, привыкший к путевому режиму, идет спокойным, размеренным шагом, плавно покачивая урядника в казачьем седле, как в зыбке. Катауров иногда помурлычет песню, иной раз даже подремлет, а чаще всего, посапывая багровым, когда-то обмороженным носом, думает. Размышления его не слишком сложны.

"Служу не по нужде, а по вольной воле, - думает Кузьма Романыч. Служу не кому-нибудь, а самому государю императору и престол от разных ворогов охраняю. Как-никак, а это для нас честь... В церковь хожу не с трехкопеечной свечкой... Не грешно и медали показать - горбом заслуженные. И сыны... Старшой на действительной, в гвардии, пятьсотрублевого коня ему справил - на удивление всем есаулам. Второй нынешний год в лагерь ходил, и тоже на каком коне! Третий - наследничек, Никанорушка, - такой вымахал, что все девки начинают заглядываться. Не токмо на сына заглядываются, а и на хозяйство. Снохи-то будто лебедушки. И дом ведут, и себя блюдут, не то что дочь Петьки Лигостаева - от венца к киргизу убежала. Тут он, ее каторжник-то".

Через фарт братьев Степановых и Кузьме Романычу богатство привалило нежданно-негаданно, да такое, что расперло... Даже самому признаться боязно, что сотворил для него бог!

"Потешил бы, Романыч, признался бы, - пытают иногда его станичные казаки. - Сколько тыщенок в кубышку положил?"

От таких вопросов Кузьму Романыча озноб хватает. Сам выболтал спьяну о своей коммерции. А дело вышло так. Посоветовал ему Мардарий Ветошкин за чаркой водки купить акции Ленских золотых приисков.

"Будешь только купончики стричь", - уговаривал пристав.

"Пустое, Мардарий Герасимыч, да где денег-то взять", - отнекивался Катауров.

"Думаешь, я твоих доходов не знаю? - в упор посматривая на друга хитрыми полицейскими глазками, спрашивал Ветошкин. - Добра тебе желаю. Три дня назад они стоили по три сотни каждая, а сегодня уже четыреста. Я купил десять и тыщу целковых сегодня положил чистенькими и тебя еще вот угощаю".

"Тыща рублей... в три дня!" - Кузьма Романыч едва не сверзился со стула.

А Ветошкин тем временем вместе с винцом вливал в его чрево золотую витимскую отраву. Как тут утерпишь! Пошли вдвоем в банк к Шульцу, и Кузьма Романыч выложил кассиру банка восемьсот целковых, а взамен получил две красивенькие светло-зеленые бумажки. Протрезвел, когда уже подъезжал к станице, - и хоть назад ворочайся. Шутка сказать, какие денежки выманили! Маялся целую неделю, сна лишился, на жену и снох нагайкой замахиваться начал. Совсем невтерпеж стало. Запряг самую резвую лошадь и укатил в Зарецк. Чуть не задохнулся, когда взбегал на второй этаж банка. Как угорелый сунул в окошко кассиру свои зелененькие. Тот повертел их в руках, посмотрел на свет, небрежно кинул в железную пасть сейфа и начал отсчитывать, да не бумажками, а звонкими империалами. Когда отсчитал две тыщи рублей, у Кузьмы Романыча совсем дух перехватило.

"Можете не считать, у нас не обманывают", - строго, не оборачиваясь, проговорил кассир.

Катауров стоял словно в чаду. Потом поскакал к приставу Ветошкину и в каком-то исступлении чуть не в ноги благодетелю.

"А еще на сколько купил?" - спросил тот.

"Да ни на сколько, Мардарий Герасимыч! - удивился Кузьма Романыч. Они же теперь по тыще рублей каждая!"

"Через неделю будут стоить в два раза дороже, дурак вислоухий!" рассердился пристав и тут же посоветовал вложить в акции все деньги.

"Тебя-то, Мардарий Герасимыч, кто надоумил?" - допытывался Кузьма, все еще боясь, чтобы не вышло какой-нибудь обмишулки...

"Авдей Иннокентич Доменов, вот кто! Только гляди помалкивай, а то язык отрежу", - пообещал пристав.

"Могила!" - заверил Кузьма и в тот же день укатил домой. Там дочиста опростал всю кубышку. Примчавшись обратно, купил толстую пачку зелененьких, затолкал ее в сухой бычий пузырь и схоронил на дне своего служилого сундука. На свободе заглядывал и пересчитывал. Перед отъездом с очередным этапом узнал от благодетеля, что каждая бумажка теперь стоила по три тысячи рублей! Богачом стал, да еще каким! Подумывал уже службу бросить. Ведь десять лет этапную пыль глотает, грязь на шляху месит. "А легкое ли дело сопровождать арестантиков? В другой раз попадется такой законник, что всю душу из тебя вымотает да еще жалобу настрочит. Сгибай после шею свою перед начальством. Вон Мардарий Герасимыч про доходы намекнул. Ну и что ж? Все мы люди крещеные, где-то можем и какую поблажку дать, если надо, и свиданьице устроим, и шкалик спиртику поднесем, за то и благодарствуют... Понимаем, что все люди на страдание идут по воле божьей... Можем и всякое другое снисхождение сделать, но только уж смотри, нас не подведи, бежать не вздумай али против царя лихие слова баить. Мы ведь все можем: и песенку вместе спеть, и кандалы надеть. Кузнец-то имеется в каждом поселке. Вон вчерась тот азиат бритоголовый, лигостаевской девки полюбовник, кандалишки свои перекрутил и решил дерануть... Цепочки-то слабенькие оказались, а может, кто и напильник дал... Это иногда бывает. Попадаются такие дьяволы! Но я тоже, соколы мои, не дурак, каждую душу наскрозь вижу. Сколько разных человеков прошло через мои руки. Не сочтешь, милай! Заменил я ему, зятьку лигостаевскому, цепочки-то, добротные навесил. Наверное, еще во времена Николая Павловича делали. Тогда умели ковать этот звонкий струмент. А нынче и прочность и звон не тот..."

Читать дальше