Ю Фельштинский - Вожди в законе

В телеграмме, посланной Троцкому в 6.30 утра в ответ на запрос Троцкого, Ленин писал:

"Наша точка зрения Вам известна; она только укрепилась за последнее время(17) и особенно после письма Иоффе. Повторяем еще раз, что от киевской Рады ничего не осталось и что немцы вынуждены будут признать факт, если они еще не признали его. Информируйте нас почаще"(18).

О мире Ленин ничего не писал. Между тем, если бы известной Троцкому "точкой зрения" было согласие на германский ультиматум и подписание мирного договора, Ленину не нужно было бы выражаться эзоповым языком. Можно было дать открытым текстом директиву подписать мир. Разгадка, конечно же, находится там, где оборвал цитирование ленинской телеграммы С. Майоров: в письме Иоффе. Касалось оно не мира, а попытки советского правительства добиться от Германии признания в качестве полноправной участницы переговоров в Бресте советской украинской делегации. Именно по этому вопросу известна была Троцкому точка зрения ЦК: никаких уступок, отказ от признания киевской "буржуазной" Рады, в случае упорства немцев -- разрыв мирных переговоров. В этот решающий для судеб украинской коммунистической революции момент советское правительство не могло признать Украинскую Раду даже ради сепаратного мира с Германией, даже если на этом настаивал Ленин.

Разногласия по вопросу о мире в те дни охватили не только большевиков, но и немцев. 9 февраля по н. ст. император Вильгельм послал в Брест Кюльману телеграмму с директивой завершить переговоры в 24 часа на продиктованных немцами (и неприемлемых для большевиков) условиях. Кюльман торговался. В телеграмме канцлеру он указал, что положение должно полностью разъясниться 10 февраля по н. ст., на воскресном заседании, где советская делегация должна будет принять или отвергнуть германские условия. Если случится второе -- переговоры будут разорваны в 24 часа; затем будет разорвано и перемирие. Если же Троцкий примет германские условия, срывать мир будет крайне неразумно, так как это приведет к конфликту с Австро-Венгрией и к беспорядкам в Германии. Требования Вильгельма Кюльман назвал "неприемлемыми ни с точки зрения политики, ни с позиции прав народов", указав к тому же, что будет абсолютно невозможно привлечь союзников Германии к защите этих требований.

10 февраля Кюльман обсуждал возникшие сложности с Черниным, который полностью поддержал германского министра иностранных дел и указал, что в случае изменения немцами курса на достижение мира с большевиками Австро-Венгрия не сможет поддержать Германию и пойдет своей дорогой. Кюльман на это ответил, что проведение МИДом нового жестского курса "совершенно невозможно" и если Берлин будет настаивать на ультиматуме, Кюльман уйдет в отставку. Для ответа он предоставил императору и канцлеру четыре часа: если ответа не последует, Кюльман останется на своем посту и ультиматума Троцкому предъявлять не будет. Прошло четыре часа. Ответа от императора не последовало. Кюльман остался в должности. Переговоры были продолжены.

Вечером 28 января (10 февраля), в ответ на вновь повторенное требование Германии "обсуждать только пункты, дающие возможность придти к определенным результатам", в соответствии с директивами ЦК РСДРП(б) и телеграммой Ленина, Троцкий от имени советской делегации заявил о разрыве переговоров: "Мы выходим из войны, но вынуждены отказаться от подписания мирного договора".

Генерал Гофман вспоминает, что после заявления Троцкого в зале заседаний воцарилось молчание. "Смущение было всеобщее". В тот же вечер между австро-венгерскими и германскими дипломатами состоялось совещание, на которое был приглашен Гофман. Кюльман считал, что предложение генерала Гофмана о разрыве переговоров и объявлении войны -- "совершенно неприемлемо", и намного разумнее, как и предложил Троцкий, "сохранять состояние войны, не прерывая перемирия".

"Мы можем при удачном стечении обстоятельств, -- указал Кюльман, -[...] в течение нескольких месяцев продвинуться до окрестностей Петербурга. Однако я думаю, что это ничего не даст. Ничто не помешает тому, чтобы [новое] революционное правительство, которое, может быть, сменит к тому времени большевиков, переместилось в другой город или даже за Урал. [...] При столь огромных размерах России мы можем очень долго вести кампанию против нее [...] но при этом не добьемся своей цели, т. е. не усадим людей за стол переговоров и не заставим их подписать договор. Степень военного давления, которая воздействует на людей, т.е. максимальная степень [...] уже достигнута. Дальнейшая война не имеет более какой-либо высокой цели, чем простое уничтожение военных сил противника. Мы знаем на примере малых стран, в частности Сербии, что даже после оккупации всей территории государства находящееся в эмиграции правительство [...] продолжает являться правительством страны. При этом никакая степень военного давления (увеличение этой степени уже невозможно, так как все, что можно было оккупировать уже оккупировано) не в состоянии заставить людей подписать мир. [...] Война не может быть признана пригодным средством для того, чтобы достичь желаемого нами подписания мирного договора".