Генри Киссинджер - О Китае

В отличие от большинства соседей Китая Япония на протяжении столетий сопротивлялась включению в китаецентристский мировой порядок. Расположенная на архипелаге всего в сотне миль от берегов азиатского материка, Япония долгое время сохраняла в изоляции свои традиции и свою самобытную культуру. Поддерживая этническую и языковую однородность, а также официальную идеологию божественного происхождения японского народа, Япония формировала почти религиозное отношение к своему уникальному происхождению.

На вершине японского общества и собственного миропорядка стоял японский император, фигура, которую следовало представлять как китайского Сына Неба, в виде посредника между человеческим и божественным. В буквальном смысле этого слова традиционная политическая философия Японии декларировала, что японские императоры — это божества, спустившиеся с небес от богини Солнца, родившей первого императора и наделившей его потомков вечным правом управлять. Таким образом, Япония, как и Китай, рассматривала себя как нечто, гораздо большее, чем обычное государство [122] Согласно «Летописи законного престолонаследия божественных соверенов» XIV века (широко растиражированный мозговым центром министерства образования Японии в 1930-е годы труд), «Япония — божественная страна. Ее основы были заложены божественным предком, и Богиня Солнца позволила своим потомкам править страной всегда и во веки веков. Это поистине только наша страна. И ничего подобного не может быть ни в какой чужой земле. Именно поэтому ее называют божественной страной». John W Dower, War Without Mercy: Race and Power in the Pacific War (New York: Pantheon, 1986), 222. . Сам титул «императора», постоянно демонстрируемый на дипломатических документах в адрес китайского двора, являлся прямым вызовом китайскому миропорядку: в соответствии с китайской космологией человечество имело только одного императора, и его трон находился в Китае [123] Cm. Kenneth B. Pyle, Japan Rising (New York: Public Affairs, 2007), 37–38. .

Если китайская исключительность представляла собой претензии на вселенскую империю, то японская исключительность выросла из понимания небезопасности островного существования нации, во многом зависящей от соседа, но боящейся попасть в подчинение к этому соседу. Китайское понимание уникальности утверждало, что Китай является единственной подлинной цивилизацией, и приглашало варваров в Срединное государство «прийти и преобразоваться». Японский подход предполагал уникальную японскую расовую и культурную чистоту, отвергал распространение своих благ вовне и даже не позволял раскрываться перед теми, кто был рожден вне связи со своими священными предками [124] Cm. Karel van Wolferen, The Enigma of Japanese Power: People and Politics in a Stateless Nation (London: Macmillan, 1989), 13. .

На протяжении больших отрезков времени Япония почти полностью отошла от внешних дел, как будто даже кратковременные контакты с внешним миром могли бы скомпрометировать ее уникальный статус. Если речь все же шла об участии Японии в международном порядке, то это происходило через ее собственную систему принесения дани теми, кто проживал на островах Рюкю (в настоящее время это остров Окинава и расположенные рядом острова) и в разных королевствах на Корейском полуострове. Как ни парадоксально, но японские лидеры переняли один из типичнейших китайских институтов как способ подчеркнуть свою независимость от Китая [125] О классической концепции порядка принесения даров см. Michael R. Auslin, Negotiating with Imperialism: The Unequal Treaties and the Culture of Japanese Diplomacy (Cambridge: Harvard University Press, 2004), 14; and Marius B. Jansen, The Making of Modern Japan (Cambridge: Belknap Press, 2000), 69. .

Другие азиатские страны принимали правила китайской системы уплаты дани, называя свою торговлю «уплатой дани», лишь бы получить доступ на китайские рынки. Япония отказывалась вести торговлю с Китаем под видом принесения дани. Она настаивала по меньшей мере на равноправии с Китаем, если не на превосходстве над ним. Несмотря на естественные торговые связи между Китаем и Японией, обсуждение вопросов торговли в XVII веке зашло в тупик, поскольку ни одна из сторон не шла на соблюдение протокола, вытекающего из претензий той или другой стороны на свое центральное положение в мире [126] Jansen, The Making of Modern Japan, 87. .

Если сфера влияния Китая увеличивалась и уменьшалась вдоль его больших границ в зависимости от мощи империи и окружающих ее племен, то японские руководители приходили к пониманию связанной с безопасностью дилеммы как к более решительному выбору. Обладая чувством превосходства такой же силы, как и у китайского двора, но считая, что допустимый предел погрешности для них гораздо меньше, японские государственные деятели с большой бдительностью смотрели на запад — на континент, где господствовали сменяющие друг друга китайские династии (часть из них распространяла свои символы власти на Корею, ближайшего соседа Японии), — и склонны были видеть в нем угрозу для своего существования. Поэтому в японской внешней политике часто происходили перемены, временами до удивления неожиданные, особенно заметные в периоды между равнодушным отношением со стороны материковой Азии и дерзкими попытками завоевания, мотивированными желанием втянуть Японию в систему китаецентристского порядка.