Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи

Однако если демократическая партия и не была составлена, как утверждал Катон, сплошь из пьяниц, [686] См.: Cicero. Α., II, XV, XVI, XVII, XXI. все же Цезарь, Помпей и Красс были вождями только политической клиентелы, презираемой высшими классами, обладавшими богатством и культурой. Каким же образом эта клиентела могла торжествовать в свободной республике, где должности были выборными? Какое таинственное злодеяние разом разрушило силу высших классов и того собрания, которое в продолжение стольких веков управляло сперва маленьким Лацием, потом Италией и наконец огромной мировой империей? Это был меркантилизм, который окончил свое разрушительное дело и уничтожил старые учреждения.

В древнем земледельческом, аристократическом и военном обществе сенат имел энергию и авторитет постольку, поскольку он был органом одного класса, управлявшего другим, органом той аристократии крупных собственников, все воспитание которых было направлено на войну и на политику, которая подчинялась суровой дисциплине в семье и в обществе, которая была согласна относительно немногих существенных вопросов, выставляемых простой политикой в простой цивилизации. Но с империлизмом, прогрессом торгового духа, роскоши, наслаждений, словом, того, что обычно называется цивилизацией, старые традиции погибли: личные страсти, жадность, честолюбие, распущенность развивались и отвлекали от общественных дел даже людей высших классов. Больше не видели граждан, подобных гражданам древнего времени, дисциплинированных, готовых исполнять общественные повинности, всех отлитых по одной форме. Напротив, явилось бесконечное разнообразие людей, из которых каждый стремился к своим удовольствиям, отдавался определенным занятиям или порокам. Никто из них не хотел более увеличивать свои труды или прерывать свои удовольствия, занимаясь общественными делами. Все были слишком заняты дома, слишком эгоисты и также слишком оличались друг от друга, чтобы быть в состоянии совместно работать для общего интереса.

Как раз в эту эпоху в Риме появился в первый раз великий лирический поэт, чьи страстные стихи отражают моральный и социальный кризис республики.

Гай Валерий Катулл родился в 84 г. в богатой веронской семье, [687] О дате см.: Giussani. L. R., 158. получил прекрасное литературное образование, потом двадцати лет прибыл в Рим, где, введенный Корнелием Непотом в высшее общество, скоро познакомился со всеми знаменитыми людьми, богатыми купцами и выдающимися дамами.

Продолжая приобретать книги и заниматься науками, [688] Cat., LXVIII, 31. он без удержу стремился к рассеянной жизни, тратил деньги без счета и делал долги, ссорясь из-за них со своим слишком скупым отцом. [689] Giussani. L. R., 159. Он страстно влюбился в прекрасную и развращенную Клодию, жену Метелла Целера. Эта победа вначале ему стоила мало труда, неистовые восторги простодушного молодого человека должны были нравиться Клодий как приятное развлечение после стольких пошлых любовников. Но в то время как для Клодий эти отношения были только мимолетным капризом, для молодого поэта они сделались сильной страстью, ревнивой и исключительной, которая с такой легкомысленной и капризной женщиной принуждала его проводить все время в ссорах и примирениях, в оскорблениях и мольбах, в отчаянии и безропотности. [690] Cat., V; XLII; LI; LXVIII, 131 сл., LXX; LXXII; LXXVII; ХСII.

Для утешения среди этих мучений Катулл прибегал к своему чудному поэтическому гению и в своих стихах, искренних почти до грубости, с чудесной силой и разнообразием ритма, мотивов и выражения, передает все наиболее легкомысленные и скорбные моменты своей жизни: внезапное влечение страсти, сладкую доверчивость дружбы, комическую печаль задолжавшего человека, меланхолию отъезда в далекое путешествие, скорбь о смерти в Азии своего молодого брата; грубые выражения внезапного и скоропреходящего гнева; нежные мимолетные воспоминания, когда посреди римской суматохи он думал о своем прекрасном голубом Гардском озере, уединенном и спокойном, о своем домике в Сирмионе, ожидавшем его, подобно старой кормилице, ожидающей бродягу-сына, сбившегося с пути в огромном свете; наконец, любовь, которая, страстная и ревнивая, с ее мучениями и неразрешимым противоречием, грызла его сердце: