Жорж Блон - Одиссея авианосца «Энтерпрайз»

Японец заходил с кормы под углом 150 градусов к правому кормовому борту, или 30 градусов по отношению к продольной оси корабля. Его пока не было видно: он все еще прятался за облаками. Но артиллеристы стреляли не переставая — по наводке РЛС управления огнем. А чуть погодя огонь открыли 40-миллиметровые зенитные пулеметы.

В 6 часов 56 минут «Энтерпрайз» лег на курс 345. Внезапно вынырнув из-за облаков под углом 170 градусов, японец стал заходить в пикирование.

Теперь его угол атаки составлял не больше 30 градусов, а скорость — порядка 450 километров в час. Ну конечно, это камикадзе, кто же еще! Но странное дело: в отличие от смертников, всегда прущих напролом, невзирая на заградительный огонь, и на шальной скорости, этот летел не очень быстро, как бы примеряясь к цели. При этом он довольно ловко маневрировал — круто уходил то вниз, то в сторону, — стараясь увернуться от снарядов и вместе с тем держать как можно точнее на авианосец, который тоже лавировал, пытаясь уклониться от удара. Японца, казалось, уже ничем не остановить. Еще мгновение — и он рухнет на палубу авианосца. И все кончится!..

«Энтерпрайз» отстреливался из всех своих орудий — 127-миллиметровых пушек, 40– и 20-миллиметровых пулеметов. В ход пошли даже карабины. А японец подходил все ближе. Неужто он и правда неуязвим, как призрак!.. Но нет! Вот в него угодило сразу несколько снарядов, и за хвостом потянулся длинный шлейф дыма. Самолет качнуло раз-другой, но он все же выровнялся. Тут его насквозь прошило пулеметными очередями — и он вспыхнул, точно факел. Полетная палуба мигом опустела: при виде несущегося прямо на них огненного болида все моряки, кроме зенитчиков, кинулись врассыпную и попадали ничком кто где. В следующее мгновение болид с пронзительным воем пронесся рядом с «Островком» и с оглушительным грохотом обрушился на полетную палубу сразу же за носовым самолето-подъемником.

Раздался сильнейший взрыв. Корабль содрогнулся всем корпусом. Офицеры на мостике отпрянули назад и зажмурились, ослепленные яркой оранжевой вспышкой. Когда же они наконец открыли глаза, то увидели, как от полетной палубы, точно банановая кожура, оторвалась сорокаметровая полоса верхнего покрытия, а часть самолето-подъемника, по меньшей мере треть подъемной платформы, взлетела на воздух — метров на сто и, перевернувшись на лету несколько раз, словно громадная подстреленная птица рухнула в море. Не прошло и пяти минут, как к месту взрыва, откуда повалили густые клубы дыма, устремились пожарные в огнеупорных комбинезонах.

Взрывом бомбы, которую перед падением успел сбросить камикадзе, убило четырнадцать человек. Что же касается повреждений, они, как ни странно, оказались незначительными — пробоина в распоротой, точно громадным клинком, полетной палубе, разрушенный самолето-подъемник и обрыв в системе трубопроводов. Не менее удивительно и другое: бомба пробила насквозь две палубы и взорвалась в каптерке, доверху забитой рулонами туалетной бумаги, сыгравшими роль своего рода амортизаторов. Поэтому сила взрыва была направлена главным образом вверх, а не вниз, иначе последствия могли быть много хуже. Тем не менее в результате пожара полностью выгорели несколько самолетов, стоявших в ангарах рядом с местом взрыва, и расположенные по соседству две или три офицерские каюты. Но что бы там ни было, «Большому Э.» повезло в очередной раз, чего нельзя было сказать о двух других авианосцах — «Франклине» и «Банкер-Хилле»: камикадзе повредили их весьма основательно. Удушливый запах гари исходил от них обоих, даже когда их привели на буксире в док. Они являли собой столь жуткое зрелище, что все, кому случилось их увидеть, были потрясены до глубины души...

Между тем на борту «Энтерпрайза» моряки обследовали повреждения. Наткнулись они и на изуродованное тело летчика-смертника. Матросы осторожно извлекли его из кабины и уложили рядом с выгоревшими, почерневшими от копоти обломками самолета. Камикадзе был крепкого сложения, смугл; на месте правой руки у него торчал уродливый, обгоревший обрубок; голова почти не пострадала, хотя она едва держалась на сломанной шее и болталась, как у куклы; глаза были широко раскрыты. Моряки смотрели на «избранника смерти» как завороженные, не в силах проронить ни звука. И заворожили их не остекленевшие глаза летчика, а пуговицы на его обгоревшей форменке. Это были необычные пуговицы — с рельефным знаком камикадзе в виде трехлистного цветка сакуры. «Коль спросит кто тебя, так что же есть душа японца, — писал поэт Мотури, — ты ничего в ответ ему не говори, а просто покажи цвет дикой, озаренной солнцем вишни». Как гласит японская пословица, «самым первым из цветов распускается цветок сакуры, так и воин, подобно ему, есть первый из людей».